“Через боль человек сознает жизнь”. Вслед за этой старой мудростью Данло явилась новая: “Боль – это полнота любви”.

Она поцеловала его в губы и сказала:

– Испытания окончены. Это награда.

– Награда?!

– Ты можешь полюбить снова, если позволишь себе это сделать.

– Это способ, которым ты хочешь взять меня в плен, не погубив мою душу?

– Мы могли бы любить друг друга почти вечно.

– Нет, нет. Прошу тебя.

– Мы могли бы пожениться. Здесь, на этом берегу, под этим прекрасным солнцем, мы могли бы заключить брачный союз на тысячу лет. Разве не этого ты всегда хотел?

– Жениться – да. Но жениться сейчас, на тебе – как можно!

– Отчего же нельзя? – улыбнулась она. – Мы поженимся, и у нас будут дети.

– Тамара, Тамара, я…

– Новая раса. Первые люди в настоящем смысле этого слова. Мы научим их быть людьми – и чем-то больше людей.

– Дети, – задумчиво повторил Данло. – Наши благословенные дети.

– Когда-нибудь у нас будут миллионы детей и внуков. Мы заселим своими потомками целый мир.

– Я всегда мечтал иметь детей. Ты знаешь.

– А еще ты мечтал о мире, где нет войн и зла. О мире, живущем в первозданной гармонии и красоте, которую ты когда-то называл халлой.

– Я всегда думал… возможно ли осуществить такую мечту.

– Целый мир, Данло. Мы можем сделать его, каким захотим.

– Целый мир…

Данло посмотрел на восток, где ярко зеленел лес. Там росли цветы, водились красивые птицы и тигры. Он был почти совершенен, этот девственный лес. Ни один человек еще не входил туда. Эти деревья – могучие сосны, ели и лиственницы – не знали прикосновения человеческих глаз, кроме глаз самого Данло. Может быть, они только и ждут, чтобы он населил лес своими детьми? Тоскуют по любви существ, которые будут поклоняться им, как богам? Нет. Деревья – это только деревья. Весь день они ведут под солнцем свой малоподвижный танец, и миллионы их длинных игл сверкают в изумрудном экстазе. Они осознают фотоны, влагу и, быть может, выдыхаемый им углекислый газ, но до его страстей и планов им дела нет.

– Я думал, что в награду за успех ты ответишь на три моих вопроса, – сказал он, с улыбкой повернувшись к терпеливо ждущей Тамаре.

– Выбирай – либо ответы, либо я.

– Одно из двух?

– Да. Выбор за тобой.

Смотреть на нее было больно, но он не мог не смотреть.

– Разве такой выбор возможен?

– Что же в нем невозможного?

– Как это возможно, что ты… ставишь меня перед таким выбором?

– О, Данло, Данло – я предлагаю тебе себя и целый мир. Из чего тут выбирать? Целый мир…

Данло посмотрел на юг, туда, где колебалась под ветром трава на дюнах. Паук, должно быть, сплел в ней свою паутину, потому что там сверкал и переливался от утренней росы ажурный шар. По песку скакали птицы песчаники, ближе к воде скользили в воздухе чайки и поморники. Весь берег кипел жизнью, и для Данло было тайной, как можно променять возможность гулять по этому берегу до конца своих дней на каких-то три вопроса.

– Если я все-таки останусь здесь, – сказал он, – как долго мы сможем пробыть вместе, прежде чем нас уничтожат? Ты сама говорила, что атаки Кремниевого Бога сосредоточены на этой планете.

– Ты думаешь, я позволю Ему уничтожить то, что я создала? – с холодной безжалостной улыбкой осведомилась Тамара. – Думаешь, я позволю Ему причинить вред моим детям?

– Я помню: ты хочешь первая уничтожить Его.

– Да, хочу, но этого мира наши битвы не коснутся, обещаю тебе. Ты даже знать ничего не будешь о нашей с Ним войне.

– Я буду жить в безопасности под этим чудесным небом, предоставляя богам сотрясать пространство-время и крушить звезды?

– Разве это так ужасно – пожить немного в безопасности?

Данло поддел ногой песок.

– Я должен оставаться в безопасности, чтобы вспоминать Старшую Эдду, да? Вспоминать, как можно победить Кремниевого Бога?

– Разве это так ужасно – вспоминать?

– Да. Всякая война ужасна.

– Ты воевать не будешь, Данло.

– Кто же тогда? Ты?

– И я, и не я. Не забывай, что “я” у меня много. Воевать будет Она. В некоторых своих аспектах Она страшная богиня и любит войну.

Данло помолчал, копая песок носком мокрого сапога, и спросил: – А ты что любишь?

– Любовь. – Она обняла его, прильнула к нему головой и прошептала ему на ухо: – Небо, деревья и ветер. Тебя.

Он водил пальцами по ее гладкой мускулистой спине, обнимал ее крепко, почти яростно, и чувствовал, как это хорошо. От ее волос пахло солью и солнцем – этого чистого запаха он не забудет уже никогда, даже если и покинет этот мир. Но сейчас, когда он обнимал ее, и ее сердце билось так близко от его сердца, и дыхание ее жизни овевало его ухо, он не представлял себе, как сможет расстаться с ней. Он смотрел через ее плечо на север, где до самого неба вздымались горы. Как хорошо было бы обнимать ее под этими туманными горами вечно – пока они стоят, эти горы, пока дожди и ветра лет так через миллион не превратят их в песок и не смоют в море.