— Леня? — Он вопросительно вгляделся в сумрак вагончика.

— Ага, — ответил паренек.

— Куда? — спросил учитель.

— За черникой. — Ленька ударил по солдатскому котелку, подцепленному к ремню.

— Что ж ты в ночь один?

— Ребята на восьмичасовом уехали, а я опоздал. Догоню! Я знаю, где они заночуют.

— Хорошее место?

— По тридцать стаканов набирали.

— Домой, на варенье? — поинтересовался учитель.

— Может быть, — пожал плечами ученик.

Повисла пауза. Пыхтел паровичок.

— А вы-то что же один? — спросил Ленька, чтобы как-то замять неловкость.

— Я люблю побыть в одиночестве. Рассуди: на уроке на меня смотрят сорок пар глаз, на партсобрании — не меньше... Да и дома тоже глаз хватает... И так хочется побыть одному... Осмыслить, как говорится, бытие... Тем более сейчас время такое — нужно осмысливать. Ты должен понимать... У тебя, говорят, отец имел в прошлом неприятность?

Ленька насторожился.

— Я... не знаю.

— Ну ладно, — снял тему учитель. — Ты куда поступать думаешь? Ты ведь чистый гуманитарий... С фантазией.

— Еще думаю, — замялся Ленька.

— Понятно, — кивнул Звонилкин, и поля шляпы вздрогнули. — Отец не говорит, куда он тебя устроит?

— Отцу самому бы устроиться! — отрезал Ленька.

— Сейчас — самое время устраиваться, — поднялся учитель. — Я схожу. Хорошей тебе ягоды.

Ленька сидел на корточках в зарослях крапивы и наблюдал.

В профиль к нему на ступеньках большой бревенчатой избы с жестяной вывеской «Сельмаг» под тусклой лампочкой мужик смолил самокрутку. На коленях прикорнула маленькая жалкая берданка. Мужик курил и слушал гимн, доносившийся из соседнего — метрах в десяти от сельмага — барака с темными окнами.

Как только государственная музыка отзвучала, мужик погасил самокрутку о доску ступеньки и ушел в барак.

Леньке открылась мощная дверь, обитая железом, скобы в палец толщиной и огромный литой замок.

В окне барака зажегся свет, к стеклу прилип силуэт сторожа и тут же исчез.

Диктор радио объявил: «Передаем песни советских композиторов», и Бунчиков заголосил: «На деревне расставание поют, провожают гармониста в институт».

Ленька скрывался в зарослях крапивы и перешел, пригибаясь, к глухой торцовой стене сельмага.

Над стеной, под коньком крыши, чернел чердачный проем без рамы.

Ленька поправил майку на котелке — чтоб не звякал — и попробовал взобраться по бревнам в проем. Почти удалось. Ухватился было одной рукой за верхнее бревно, но рука скользнула, и он бесшумно слетел в мягкий торфянистый грунт. Прислушиваясь, посидел неподвижно.

Бунчиков с Нечаевым пели: «И меня, друг, и тебя, друг, он на свадьбу пригласил. Но за столом мы не пьем...»

Трещали кузнечики.

Ленька выглянул из-за угла — окно в бараке по-прежнему светилось, но силуэта сторожа он не увидел. Зато увидел здоровую торфушку в белой ночной рубахе и галошах на босу ногу, которая протрусила в сортир. Пришлось ожидать ее возвращения в барак.

Затем Ленька медленно поднялся и, осторожно ступая, пошел к тыльной стороне магазине. Здесь, на его счастье, валялась упаковка — ворох ящиков и остатки бочек. Пахло тухлятиной, но Ленька тщательно выбрал два самых крепких ящика, останавливаясь и прислушиваясь, принес к торцовой стене сельмага, поставил один на другой на попа и исчез в темном чердачном проеме.

Вспыхнул карманный фонарик, осветив стропила, давно не беленную печную трубу, ведущий к ней метровый боровок, обмазанный потрескавшейся глиной, и слежавшиеся опилки. Парнишка извлек из кармана жгутик мягкой медной проволоки, распрямил его, предварительно положив фонарь на боровок.

Из проволоки образовался штырь. Ленька ползал по полу, втыкал в опилки штырь и пытался обнаружить щель в перекрытии, но щели не было — штырь каждый раз гнулся. Тогда он поискал что-то глазами и наткнулся на боровок. Подобие самодовольной улыбки мелькнуло в полутьме чердака. Ленька поддел проволокой один кирпич с боровка, другой, третий... Кирпичи, обмазанные только глиной, легко отделялись от кладки. Открылась горловина печки, которая была сложена так же халтурно, — Ленька отделил для пробы еще один кирпич. Разбирать печь не имело смысла. Он сложил кирпичи в кладку — как были, замерил проволокой ширину печной горловины, разровнял опилки, тщательно отряхнул колени, рукав и выключил фонарик.

Появившись в чердачном проеме, он замер, прислушиваясь.

Трещали кузнечики.

«Жил кузнец веселый за рекою», — пела по радио Сикора.

Из сортира появилась очередная торфушка — на этот раз в очень короткой, едва прикрывающей зад рубашке — и исчезла в двери барака.

Ленька, оттолкнувшись что было мочи, прыгнул вперед, стараясь не задеть ящики. Получилось.

Посидел, обхватив руками колени. Потом отнес ящики на место и, глянув на чердачный проем, исчез в крапиве.

— Брать нужно через чердак, — уверенно вещал Ленька возле знакомой уже вагонетки. Ему внимали Сидор и Котыша. — Разбирается боровок...