— Ты узнал это только сейчас? — угрожающе спросил шеф.

— Да.

— Какой ты второй режиссер! — кричал Давыдович, воздев массивную палку над собой, — второй режиссер обязан знать не только занятость актера, но и его медицинскую карту! Это — начальник штаба! В его руках — все: от последней вилки в реквизите до тысячной массовки, которой он руководит! Этого может не знать еще, — шеф поискал глазами и нашел Севу, — вот он! — и ткнул в направлении Севы палкой, — ему я могу простить. Он в кино без году неделя! А ты? Говорили мне, что ты — работник во-о-о-от такого масштаба, — Ефим Давыдович показал кончик указательного пальца и горестно развел руками.

Ван Ваныч воспользовался паузой и высказался:

— Хорошо, что сторож глухой. Мы же снимаем ограбление магазина!

Съемочная группа захохотала.

— Ты это серьезно или шутишь? — Шеф, белый от бешенства, подошел вплотную ко второму.

Тот не отвечал, боясь высказаться невпопад.

— Я спрашиваю: ты это серьезно или шутишь? — повторил Давыдович шепотом.

— Шучу, — наугад ответил второй.

— Ну, тогда работай пока, — махнул рукой шеф и отошел от Ваныча, нелепо торчавшего в центре пустой съемочной площадки.

— Кадр семь, дубль четыре! — Щелчок дощечки, и помреж Люся Яровая выбежала из кадра, открыв строй заключенных из бригады хозобслуги во дворе пересыльной тюрьмы.

— Плотники — шаг вперед! — звучит голос нарядчика.

Зеки названной специальности выходят из строя.

Начальник, стоящий под сторожевой вышкой, наблюдает за назначением на работы.

— Каменщики — два шага вперед!

Снова хлопушка «Цена человека».

Каменщики делают свои два шага. Камера панорамирует по лицам оставшихся в разреженном строю заключенных — здесь мы впервые видим лицо актера, играющего главного героя в фильме «Цена человека».

— Остальные — разобрать носилки и лопаты и — на погрузку.

Остатки строя рассыпаются.

Зеки разбирают носилки и лопаты. Удаляются к машинам. Одни — направо, другие — налево.

Крик:

— Стоп! — Движение в кадре остановилось, все зеки развернулись лицами к издавшему этот требовательный и недовольный крик.

Ефим Давыдович командовал съемочной площадкой через микрофон, не вынимая грузного тела из режиссерского кресла.

— Этюды лепите с массовкой, этюды! Что они у вас ходят слева направо и справа налево!

— Вы абсолютно правы, — поддакнул второй режиссер из-за спины шефа.

Ассистенты — их было двое: Певзнер и наш герой, Сева, находившиеся в гуще «зеков», обернулись и застыли.

— Вы бездарны!

— Что? — выставил челюсть вперед Певзнер.

— А то! — взревел Ефим Давыдович, — еще раз огрызнешься — поедешь туда, где лес рубил. Не забывай, что у нас консультант — комиссар милиции города! Севка! — режиссер направил свою энергию на Севу, — боржом!

На глазах у застывшей массовки, среди которой выделялись молодые особы, изображавшие подруг «зеков», приехавших на свидание в лагерь, Сева шел нарочито медленно.

— Бегом! — заорал режиссер.

И Сева кинулся к стоящему поодаль деревянному ящику с боржомом, выхватил бутылку и, на ходу открывая и обливаясь, протянул ее Ефиму Давыдовичу.

Тот глотнул прямо из горлышка.

— Видишь, — бросил Ефим Давыдович, отдавая ему пустую боржомную бутылку.

— Что вижу? — не понял он.

— Я прочитал твои рассказы для института. Видишь.

Жить в Москве было негде, и он ночевал на диване в кабинете у Давыдовича. До случая — ночью комнаты проверяла охрана.

Охранники в специфической форме, которую почему-то принято было называть полувоенной, шли по студийному коридору со связками ключей в руках, приоткрывали ближайшую дверь, заглядывали внутрь и, закрыв, устремлялись дальше.

Сева уловил звяканье ключей и, прихватив туфли, выглянул в окно.

Кабинет находился на втором этаже. Рядом с окном пролегала водосточная труба.

Сева дотянулся до нее и провисел снаружи корпуса, пока шла проверка — скрипела дверь, звенели ключи...

Но больше не рисковал ночевать в этом кабинете.

— Где ты теперь ночуешь? — спросил коллега — ассистент Певзнер. Они сидели в курилке на пересечении павильонных коридоров.

— В поезде «Москва — Петушки».

— Почему именно «Москва — Петушки»?

— Негде было ночевать, решил поехать домой. Сел в поезд. Залез на вторую полку и проспал свою платформу «Крутое», вышел в Петушках, снова сел в поезд и... До Москвы. Удобно! — отшутился к финалу монолога Сева.

— Не сладко, — заключил Певзнер.

Рабочие-постановщики пронесли мимо сидящих в курилке бутафорскую, под металл, кованую решетку.