Однако фотографии не говорили главного. Выяснилось, что взгляд Ноэля обладает поразительной способностью заставлять людей чувствовать себя кинозвездами и ощущать, что по коже бегут мурашки.

Когда он вернулся из успешной деловой поездки в Америку, я проработала в офисе компании «Корм для киски» уже неделю. Все вокруг говорили только о его тамошнем триумфе. Ходили слухи, что в Вашингтоне ему предложили стать специальным советником ирландского посла. Немалое достижение для человека, который начал карьеру с того, что в четырнадцать с половиной лет стал наклеивать этикетки на банки с кормом для домашних животных. А в двадцать два женился на дочери босса.

Пока Ноэль не вплыл в офис «Корм для киски», мне и в голову не приходило, что я смогу пополнить ряды несчастных женщин, влюбленных в своего женатого начальника.

— Закрой рот, Энни, муха влетит, — прошептала одна из секретарш, увидев выражение моего лица.

— О боже, Фиона, хочешь верь, хочешь нет. — Я навзничь лежала на ее кровати. — Но когда он касается твоей руки, ее начинает покалывать.

— Да ну? — Похоже, это не произвело на Фиону никакого впечатления.

— Честное слово!

— Ты уверена? — Она продолжала сосредоточенно покрывать ногти темно-синим лаком. — Тогда постарайся, чтобы от его прикосновений у тебя не начало покалывать другие части тела. Похоже, он изрядный бабник. Я видела в газете фото, где он лучезарно улыбается своей жене.

— А что в этом плохого?

— Ничего. Если у тебя хватит ума не реагировать на его чары.

Конечно, она оказалась права. Ноэль был женат. Говорить было не о чем. Несмотря на то, что он проводил всю неделю в Дублине и ездил домой, в графство Мидлотиан, только на уик-энды. Правда, поговаривали, что таких уик-эндов в месяце было не четыре, а три.

И все же покалывание было настоящим. Мне не чудилось. И дело было не в том, что я страдала без мужской ласки. Скорее наоборот. На мужскую ласку мне было плевать. Подозреваю, что в этом был виноват мой первый сексуальный опыт на заднем сиденье «Форда Кортина», который принадлежал студенту экономического колледжа, подрабатывавшему у моего отца.

Мы поехали в кино, ушли до окончания сеанса и отправились в Буши-парк. В ту пору мне было девятнадцать лет и я оставалась единственной девственницей в классе, где училось двадцать восемь воспитанниц монастыря Лорето, представительниц чопорных католических семейств.

Однажды мы отправились смотреть французский фильм, о котором говорил весь город. Картина славилась обилием откровенных сексуальных сцен, но увиденное сильно разочаровало меня. Даже субтитры не помогали понять, что к чему. Дело происходило в каком-то французском порту. Там было множество смуглых мужчин, которые в промежутках между стрельбой друг в друга пытались заигрывать с женщинами, которые вынимали изо рта сигарету только для того, чтобы отпустить какую-нибудь реплику. Внимания стоила только одна сцена, в которой главный герой, молодой алжирец, занимался страстной любовью с юной француженкой, не то школьницей, не то проституткой. Возможно, и то и другое сразу.

Студент часто задышал, как только пошли титры. Я повернулась к нему и попыталась что-то сказать, но он заставил меня замолчать, прикоснувшись горячим языком к шее.

От изумления я застыла на месте. Нет, сопротивляться я не собиралась. Просто предпочла бы, чтобы меня предупредили заранее.

В тот вечер я лишилась девственности. Кажется, и студент тоже, хотя он изо всех сил пытался убедить меня, что в сексе не новичок. Но когда дошло до дела, он был так же неловок, как и я сама. Потом я долго ломала себе голову, как ему вообще что-то удалось. Мы действовали чрезвычайно неуклюже; каждую секунду нас освещали фары проезжавших мимо машин, а при каждом его толчке мое покрытое испариной тело соскальзывало с заднего сиденья «Кортины».

Больше он меня никуда не приглашал.

Правда, он продолжал весьма регулярно приходить к нам на Фернхилл-Кресент, но лишь потому, что работал в офисе моего отца. Скоро я оправилась от смущения, перестала реагировать на действо, которое разыгрывалось у наших ворот каждое утро ровно в семь пятьдесят, и даже открывала ему дверь, когда отец запаздывал. Но за все это время студент сказал мне только одну фразу:

— Кажется, дождь начинается.

Однажды он зашел в коридор, остановился у вешалки красного дерева и уставился на меня. Его лицо было таким бледным, а взгляд таким пристальным, что у меня забилось сердце от ожидания. И страха. Я догадывалась, что он хочет о чем-то спросить. И он действительно спросил.

— Слушай, твой отец по ошибке не захватил мой зонтик? — с певучим акцентом уроженца графства Корк промолвил он. — Я бы не стал тебя затруднять, но этот зонтик влетел мне в копеечку.

В конце концов он женился на коллеге-бухгалтерше и родил троих детей. Позже я слышала, что один из этих детей посещал школу для умственно отсталых.

Вскоре после возвращения из Нью-Йорка Ноэль вызвал меня к себе в кабинет.

— Закройте дверь, Энни. — Он перенял американскую привычку называть служащих по именам. — Я считаю вас лучшим организатором во всей фирме. — Он улыбнулся.