— Который наверняка знал его лучше, чем вы?

— Несомненно.

— Как бы там ни было, стоит поблагодарить майората за то, что он прогнал этого типа из Слодковиц. А знаете, что было главной причиной изгнания Пронтницкого?

Догадываетесь?

— Его ухаживания за Люцией.

На губах Риты промелькнула улыбка:

— Ну да, так все считают. Выходит, вы ничего не знаете? Пронтницкого услали исключительно из-за вас.

— Из-за меня?!

— Вот именно. Он докучал вам, а это рассердило майората и пана Мачея. Одной Идальке было все едино. У нее есть тело и кости, но сомневаюсь, есть ли кровь… разве что до того голубая, что это уже и не кровь, а водица. В самый последний момент намерения Пронтницкого ее рассердили, однако до того она благосклонно позволяла ему себя развлекать. Словом, это Вальдемар его убрал отсюда. Могу смело вас заверить, что оба Михоровских — ваши большие друзья, и только они.

Произнесенное с нажимом «только» пришлось Стефе не по вкусу, и она сказала:

— Я им очень благодарна, но ведь и пани Эльзоновская хорошо ко мне относится?

— Ну, в общем, да. А Люция в вас просто влюблена.

— Она — добрая девочка. Бедняжка, столько натерпелась из-за отъезда Пронтницкого… Боюсь, догадывается, о чем я говорила с паном Мачеем.

— Глупости! — сказала панна Рита. — Все быстро началось и быстро кончится.

— Дай-то Бог!

Они подошли к теплице. Старый садовник вместе со своими молодыми помощниками поливал цветы. Солнце уже спустилось за деревья, и розовая луна взошла на небо, отражаясь в стеклах теплицы.

Стефа показывала Рите свои любимые цветы, объясняя, как они называются. Оживленная, улыбающаяся, она поднимала тяжелые горшки. Панна Рита, в длинной амазонке, прислонившись к стеклянной стене теплицы, внимательно присматривалась к ней. Ее удивлял садовник, смотревший на Стефу прямо-таки с благоговением. Этот старик, с незапамятных времен служивший в Слодковцах, вечно ходил хмурый, не говорил, а бурчал. Только Вальдемар удостаивался его расположения, а теперь его добилась, сама о том не зная, и Стефа. И панна Рита думала о Стефе: «Можно ли ее сравнить с этими тепличными цветами? Наверняка нет. Она — полевой цветок, полный жизни, согретый солнцем, а не искусственным теплом. Прелестный цветок, с нежным и стойким запахом, непохожий на эти вот, в вазочках, привязанные к колышкам. Тепличные цветы — это мы, мы заключены в рамки „нашего круга“, как они заключены в горшочки, привязаны к нашим предрассудкам, как они — к колышкам».

— О чем вы задумались? — спросила Стефа.

— О том, что вы несравнимы с этими тепличными цветками. Вы скорее напоминаете цветущую степь, многоцветную, задорную, исполненную поэзии и музыки.

Стефа засмеялась:

— Чересчур лестно для меня, но все равно красиво.

— Автор этих слов — не я, а майорат. Я вас еще не знала, когда он в этих именно выражениях говорил мне о вас. Ага, вот и они!

Показались мужчины. Трестка гордо вздернул голову. Вальдемар шагал, задумавшись. Рита спросила его:

— Помните, вы сравнивали панну Стефанию с цветущей степью? Сегодня я убедилась, что вы были совершенно правы.

Михоровский посмотрел на панну Риту, потом на Стефу и спросил:

— А почему вам это пришло в голову именно сегодня?

— Потому что я увидела панну Стефанию посреди этих цветов и поняла, что она в самом деле похожа на цветущий луг.

— Не луг, а степь, — сказал Вальдемар. — На цветущую, широкую украинскую степь. Луг — это что-то небольшое и тесное. А панна Стефания таит в себе нечто более… более…

Он сделал широкий жест рукой.

Стефа рассмеялась:

— Господа, слишком много комплиментов на мою долю!

— Вы так говорите, чтобы получить их еще больше, — сказал Вальдемар и прошел в оранжерею. Когда он отошел достаточно далеко, Трестка поправил двумя пальцами пенсне и с видом знатока заявил:

— Мне пришло на ум иное сравнение относительно панны Риты. Она напоминает статую Афины Паллады. Только нет щита, шлема и копья. Я имею в виду — осязаемых. Они у нее тем не менее есть… — и он загадочно усмехнулся.

— Весьма вам благодарна. Выходит, копьем я наношу вам раны, щитом защищаюсь от вас… что там у меня еще есть? Ну, довольно! Сравните теперь панну Стефанию с какой-нибудь богиней.

— Панна Стефания — словно Венера, только что вышедшая из пены морской.

— А вы — словно ехидный сатир, — отпарировала Стефа.

— Прекрасно! Добавьте ему еще рога, — рассмеялась панна Рита. — Вы невыносимы, пан Трестка. Вижу, мне так никогда и не привить вам хорошего вкуса. Как можно сравнивать меня со старой, обрюзгшей Афиной Палладой? Я-то думала, что стану Дианой. Панне Стефе надлежала бы Геба, богиня юности, или Психея. Тогда и вы могли бы стать хотя бы Гермесом.

— Вот спасибо!

— Вам не нравится? Что поделать! На Юпитера вам не хватит твердости. Но куда подевался майорат?

— Разговаривает с садовником.

— Я здесь, — сказал Михоровский, появляясь в дверях.

Вскоре они возвратились в усадьбу. На этот раз Рита пошла впереди с паном Тресткой, Стефа — рядом с Вальдемаром. Они шагали по узкой аллейке, с обеих сторон обсаженной мальвами. Высокие, усыпанные цветами кусты составили разноцветную стену; они источали нежный медовый аромат, смешивавшийся с запахом цветущих лип и теплым ветерком, дувшим с озера.