Тогда о чем она хочет поговорить? Что она согласна с ним спать в обмен на его молчание? От этой мысли его затошнило. Такой поворот был бы не только прямым доказательством ее вины, но и очевидным свидетельством гнусного к нему отношения. Мысль о том, что она готова переспать с ним лишь под угрозой шантажа, взбесила Маркуса.

– Что бы ты там ни хотела мне сообщить, это может подождать. Я занят до конца недели и в выходные тоже.

– Но…

– Я не могу пойти тебе навстречу сейчас. Может, на той неделе. – Он отвернулся, давая понять – разговор окончен. Но оказался совершенно не подготовлен к тому, что за этим последовало.

Она схватила его за предплечье железной хваткой и развернула к себе лицом. Такой маневр, очевидно, не удался бы, не сиди он во вращающемся офисном кресле. Тело его сделало поворот вокруг ножки кресла, и взгляд оказался на уровне ее груди – тот самый ракурс, что он уже наблюдал раньше. Грудь ее вздымалась и опускалась – она тяжело дышала от гнева.

– Нет, ты выслушаешь меня, самодовольная жаба. Я должна с тобой поговорить и не собираюсь дожидаться, когда тебе это будет угодно. Я всю ночь не спала, набираясь храбрости для этого разговора, так что тебе не отвертеться.

Как-то так получилось, что слово «жаба», произнесенное таким мелодичным, звонким и очень женственным голосом, прозвучало для него совсем с другим подтекстом, нежели вкладывала в него она. Ронни была чертовски соблазнительна в ярости.

Маркус прикусил губу, чтобы не улыбнуться. Пусть Ронни была невелика ростом и миниатюрна, сейчас она выглядела так, словно готова его задушить, и ему не хотелось злить ее еще сильнее. Искушение привлечь к себе эту грозную киску и заставить ее спрятать коготки самым извечным и действенным способом было слишком велико. Он едва сдерживал себя.

– Послушай, детка. Я догадываюсь, что ты хочешь мне сказать, и я не желаю слушать это прямо сейчас. Уменя есть дела поважнее, к тому же клиент, как ты знаешь, всегда прав. А мой клиент требует, чтобы в рабочее время я занимался делом, а не личными разборками. Твое маленькое признание может и подождать.

Он знал, что говорит точь-в-точь так, как должна говорить самодовольная жаба, – в полном соответствии с ожиданиями Ронни. Но он готов был сказать и сделать все, что угодно, лишь бы она унесла свое чертовски соблазнительное тело из его отсека. Тут все способы хороши – пусть разозлится, и ей ничего не останется, кроме как уйти, хлопнув дверью.

Ее гневный взгляд пылал огнем – так что мог бы прожарить его до пяток.

– Отлично. Дай мне знать, когдаутебя будет для меня время.

В голосе ее звучал сарказм, на который полтора года назад она не была способна.

– Хорошо. А теперь, если ты не возражаешь… – И он кивнул ей на дверь.

Она резко отпустила его предплечье и повернулась к выходу.

– Не забудь про ленч с Джеком. Он ждать не любит, – бросила она напоследок.

Напоминание о том, что Ронни хорошо осведомлена о привычках Джека, не способствовало поднятию настроения.

– Ты не могла бы достать для меня карту, как добраться до ресторана, Ронни? Я все еще плохо ориентируюсь в городе.

Он лгал. Он прекрасно знал, куда ехать, и не сомневался в том, что ей это тоже известно, но ему хотелось ее уколоть, заставить немного пострадать за причиненные ему муки.

Она коротко кивнула и молча вышла.

Вероника скачала с Интернета карту и схему проезда к ресторану и отправила файл Маркусу по локальной сети. Назвав его жабой, она оскорбила всех обитавших на земном шаре амфибий. Он был хуже жабы. Он обладал душевной организацией скальной породы. Вероника едва удержалась от того, чтобы не ударить кулаком по клавиатуре.

Черт его дери! Даже камень, и тот мог быть чувствительнее, чем Маркус Данверс. Она наконец решилась рассказать ему об Эроне, а он не захотел ее слушать.

«Так почему ты не заставила его тебя выслушать?» – насмешливо поинтересовался внутренний голос, и Вероника заскрежетала зубами. Почему же она не довела дело до конца и позволила ему выпроводить ее из офиса, словно она была нерадивой школьницей, а он – директором школы?

Потому что, как ни старалась она убедить себя, что он имеет право знать о существовании собственного ребенка, сколько ни твердила себе, что не должна скрывать от него сына, получив отказ от аудиенции, она почувствовала облегчение. Она буквально дрожала от страха, думая о последствиях своего признания. И этот страх не шел ни в какое сравнение с тем, который она испытывала при мысли о возможности разоблачения ее прошлого.

Попытается ли он отнять у нее сына? Она вдруг поняла: ему не все равно, есть у него сын или нет. Его трогательный рассказ о ребенке Алекса и Изабел заставил ее отбросить все сомнения. Он так гордился ролью приемного дядюшки! Что он скажет, узнав, что давно сам стал отцом? Странно, но Вероника была почти уверена – роль отца не покажется Маркусу такой уж невыносимой. Он скорее обрадуется, чем расстроится.

Бросив в сторону соседнего отсека яростный взгляд, Вероника напомнила себе, что это обстоятельство нисколько не компенсирует полное отсутствие чувства такта и нормального человеческого участия в этом… в этой цементной жабе. Она не могла сравнить его с живым земноводным.