– Спасибо, Люба.

– А мой муж? – жалобно спросила Коряжина. – Он узнает об этом?

– Лично у меня нет охоты встречаться с ним. До свидания.

Иван Григорьевич Дробов встречал сына на террасе огромной дачи, недалеко от станции Апрелевка Московской области. Он лениво посматривал из-под седых бровей на высокую фигуру Григория, идущего по участку вдоль молодой посадки елей.

Рукопожатия были крепкими у обоих. Иван Григорьевич даже не предложил сыну выпить: во-первых, рано, всего половина первого, во-вторых, Григорий почти не пил. Поэтому на столе вскоре появились чай и домашнее печенье.

Передав отцу несколько сувениров, привезенных из Испании, Григорий быстро выпил чай и набил трубку табаком.

– В Мадриде был? – спросил отец, откладывая в сторону безделушки.

Григорий в знак согласия качнул головой: вопрос, лишь бы задать, отец знал об этом еще за две недели до поездки Григория в Испанию. Из вояжа он вернулся четыре дня назад.

Отцу исполнилось восемьдесят шесть лет, шестьдесят лет назад он тоже был в Испании, только миссии у них были разные: отец воевал там, а сын просто ездил отдыхать. Сейчас старик наверняка заведет разговор об Испании, предаваясь воспоминаниям.

– Бывал я там, – сухо перхая, проговорил Дробов-старший. – Одно время жил в Карабанчеле, пригороде Мадрида. С самим Педро Чэком встречался, секретарем испанской компартии.

Григорий, зная об испанской экспансии отца наизусть если не все, то большую часть, с полчаса выслушивал старика.

От нахлынувших воспоминаний Иван Григорьевич слегка посерел лицом и невольно поглаживал правой рукой искусно сделанный протез. Понемногу успокаиваясь, он произнес, поднимая глаза на сына:

– Значит, говоришь, хорошо в Испании? Выходит, не зря я там свою клешню оставил. Да не одну. Порой кажется, что я разбросал свои руки по всему свету, оставил в каждой стране, кроме нашей. Хотя черт его знает. Наверное, тут мало даже положить голову. Ты как думаешь?

Младший Дробов согласно кивнул:

– Думаю так же, как ты, отец: одной головы мало. Нужно положить не одну голову.

Старший, равнодушно пожав плечами, спросил:

– Ради чего?

– Ради детей.

– У тебя нет детей.

– Я хочу иметь детей. Когда ты воевал, у тебя и в помине не было мыслей о детях. Ты, отец, по большому счету авантюрист, поэтому тогда и оказался в Испании. В то время у тебя даже не было никаких патриотических чувств.

– Как тебя понимать? Почему это не было?

– Потому что ты шел воевать – даже не защищать – в другую страну, и тобой двигали только светловские строчки: «Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю крестьянам в Гренаде отдать». Сколько тебе тогда было, двадцать четыре? Ты написал рапорт командованию и смиренно ждал, когда он окончит путешествие по инстанциям. То была эпоха добровольцев-самоубийц, к счастью или нет, она прошла. Ты авантюрист, отец, и все жизнь был им. А у меня есть цель, есть средства. Я хочу изменить страну ради своих еще не рожденных детей. Я ничуть не хуже израильтянина, который, пока его дети росли, ломал и строил. Ломал и строил. И построил. Слышишь, отец? Он построил. Успокоился.

– Если бы, – усмехнулся старший Дробов. – Если бы успокоился. Ему казалось, что он все построил, только он не учел российских евреев, которые полумиллионной массой обрушились на него. Нет, он не успокоился! – Дробов повысил голос. – Он снова взялся за перестройку. Это называется суетой. Правда, суетой умной, – поправился он. – Там умные люди, сынок, ими движет ум, а не зов природы. Прав был Достоевский, когда сказал, что «Россия – есть игра природы, но не ума». И еще: у каждого россиянина Россия на всех одна, а каждый еврей имеет собственный Израиль. Чувствуешь разницу?

– Чувствую. Поэтому и ненавижу их. Потому что по пути к Израилю каждый из них поимел Россию. Понимаешь, о чем я?

Встав, Григорий нервно зашагал по террасе.

– Они словно издеваются на расстоянии, создают в Израиле «русские» партии, проводят своих людей в парламент, входят в правительство и канцелярию. И при этом говорят, что, мол, у нас вначале была доисторическая родина, а сейчас – историческая. Разве это не откровенный вызов? Разве это не издевательство над нами, теми, с кем они жили бок о бок? Они разжирели, получили образование здесь, как они говорят, на доисторической родине, а головки поднимать уехали на родину историческую. Как бы не подломились у них шеи от такого груза. – Григорий гневно сверкнул глазами.

– Вот в этом я тебе перечить не могу. Здесь твои амбиции оправданны. Только остерегайся слова «фашизм», многие уже называют тебя одним из главных фашистов страны.

– Слово «коммунизм» звучит сейчас куда хуже.

– Только не для меня, твоего отца, – повысил голос Дробов. – В свое время я потерял руку, сражаясь за коммунистические идеи.

Григорий лениво сощурился.

– Давай не будем возвращаться к этой теме, ладно? Меня ты все равно не переубедишь. Ты, повторяю, авантюрист. Может быть, у тебя и были какие-то там идеалы, но ты, как в той песне, не допел их, просто тебе стало противно.