Мы и раньше дружно жили, – продолжал таможенник, – но с тех пор, как женились, совсем стали как родня, наши семьи так сжились, что нас теперь водой не разольешь. Приду к вечеру домой со службы, а мой сосед и старший шафер уж у меня. Говорит: «Моей хозяйки нет дома, я и подумал, где ж ей быть, как не у соседа!» Так же и я к нему ходил.

И самое лучшее – через год после моей женитьбы в наших семействах были прибавления. Его жена родила сына, а через три дня родила сына и моя. Того, что без операции и что жив до сих пор. У него это был третий ребенок, но первый мальчик, а у меня сразу мальчик родился. Радости не было конца. То у меня, то у него пьем за здоровье наших сыновей.

Договорились и крестить их вместе, а так как одна и та же повивальная бабка принимала у его и у моей жены, то на первой же неделе пришла эта бабка, взяла обоих младенцев и в церковь, а за ней мы, отцы. Его сын получил имя Милосав, а мой – Райко.

В тот день мы как следует напились и все время обнимались да чмокали друг друга.

Но не прошло и четырех месяцев, как его ребенок, Милосав, занемог, все дремал, дремал и помер. Жаль ему, да и мне, конечно, жаль.

А мой Райко здоровый, красивый и растет хорошо. Но стала мне бросаться в глаза одна странность – чем дальше, тем больше становится мой ребенок похож на старшего шафера. А на меня – нисколечко!

Сперва я думал, что мне это только кажется, но, как придет он вечером ко мне, возьмет Райко на колени и начнет играть с ним, я все гляжу, гляжу на него, гляжу на ребенка и сравниваю. Такой же нос, такие же губы, такие же брови и даже уши такие же. Возьму иногда сына, прижму к щеке, стану перед зеркалом и сравниваю. Не похож: у меня губы полные, а у него тонкие; я курносый, а у него нос прямой, острый; у меня брови тонкие, как голодные червяки, а у него широкие, как пиявки; у меня узкие зеленые глаза, а у него большие и черные. Не похожи мы с ним друг на друга, словно и не отец с сыном.

Тут таможенник прервал свой рассказ, потому что Эльза, сперва лишь улыбавшаяся тайком, не могла сдержать смеха.

– Не смейтесь, – остановил он ее, – это совсем не то, что вы думаете. Когда я вам расскажу все, вы увидите, что ошибаетесь.

Эльза перестала смеяться, и таможенник продолжал рассказывать:

– Я и сам подумал об этом, и сердце мое захолодело, как арбуз, вынутый из колодца. Я ходил по улицам задумавшись, на службе у меня все из рук валилось, и вообще стал такой рассеянный, что контрабандистам в то время было раздолье. Сколько раз ночью лежу я в постели, укрывшись одеялом с головой, и сам с собой разговариваю. Говорю себе: это так; а потом сам себе возражаю: нет, не так! Такое чувство, будто я сам себя на две половины разорвал, и у каждой половины свое «я», и эти два «я» спорят между собой, ссорятся. Вот так примерно:

Первое я: Нет, этого не может быть, он мой друг, почти родственник, старшим шафером был на моей свадьбе.

Второе я: Может быть, все может быть на этом свете. Сегодня друг, а завтра нет, да и старший шафер – не родственник.

Первое я: Но он же меня сам женил!

Второе я: А может, он и женил-то тебя ради самого себя.

Первое я: Но почему моя жена могла пойти на это?

Второе я: Потому что ты уже в возрасте.

Первое я: Моя жена меня любит!

Второе я: Он моложе и красивее.

Первое я: Он порядочный человек.

Второе я: Такое случается и с порядочными людьми!

Первое я: Нет, нет, я в это не верю.

Второе я: Блажен, кто не верит!

Вот так по ночам я спорю сам с собой, а как встану, взгляну на Райко – ну вылитый старший шафер! И чем дальше, тем все больше похож на него и все меньше – на меня. Уже и старший шафер заметил, и жена заметила, что мне нехорошо, что я в дурном настроении, спрашивают они меня, что со мной, а я боюсь сказать им.

А Райко уже подрос, уже ходит, уже бегает. Жена моя однажды взяла мои старые брюки и выкроила из них для мальчика длинные брючки, какие мужчины носят. Надел их Райко и бежит ко мне похвастаться, я глянул, передо мной – маленький мужчина, маленький старший шафер. Остается ему только взять свечи, стать позади и повенчать меня. Тут уж я не выдержал, пошел к жене и все ей выложил: так, мол, и так, ребенок вылитый старший шафер.

– Да! Я тоже это заметила, – говорит жена, – и все ждала, не заведешь ли ты сам разговора об этом.

– Ну вот, завел! – говорю.

– Не ты, так я бы завела разговор! – говорит она мне.

– Ладно, и как же ты это объясняешь? – спрашиваю ее я.

Моя жена тяжко вздохнула, из чего я заключил, что ее что-то мучит.

– Сказала бы, да жаль мне тебя.

Я пришел в замешательство. Выходит, мое второе «я» право, моя жена почти призналась и жалеет меня. И хотя я человек хладнокровный, во мне что-то воспламенилось, и в руке моей заплясала та самая иголка, которой я укалываю детей.

– Говори, я хочу знать! – крикнул я строго, так строго, как кричу во время таможенного осмотра: «Открывайте чемоданы, осмотр!»

Моя жена, нисколько не смутившись, ответила совершенно откровенно:

– Я давно хотела сказать, но щадила тебя, знала, что это причинит тебе боль. Но так как твое подозрение причиняет боль мне, то пусть будет больно тебе, а не мне. Вот как я объясняю сходство ребенка со старшим шафером.

И тут жена открыла мне тайну, которая мучит меня и по сей день.