– Поживей, староста, поживей! – настаивал чиновник, а старосте хоть бы дух перевести, дождаться, пока колики пройдут.

Наконец староста обрел дар речи и говорит:

– К чему это нам, господин чиновник, книги смотреть да маяться? Открою я кассу, и пересчитаем, что там есть, в кассе-то!

– Ну-ну, – говорит чиновник, – подавай-ка мне книги!

Не мог, конечно, староста противостоять настойчивости чиновника, достал из ящика книги и дал их, сказав при этом:

– У тебя, господин чиновник, дел тут много будет, задержишься небось до полудня. Сбегаю-ка я и прикажу, чтоб зарезали молочного поросенка, как раз к полудню и поспеет.

– Ну, ну, – говорит чиновник, – я быстро управлюсь. А ты отсюда чтоб никуда ни шагу!

Это «никуда ни шагу!» совсем не понравилось старосте, он почувствовал, как мурашки пробежали по всему телу, опять у него начались колики в желудке, и он в отчаянии поглядел на писаря.

А писарь голову опустил, не смотрит ни на чиновника, ни на старосту, делает вид, что занят своими бумагами.

Чиновник стал подсчитывать вслух:

– Семь и четыре – одиннадцать, пять и девять – четырнадцать, шесть и одиннадцать – семнадцать…

Староста сидит на стуле и повторяет за ним шепотом: «одиннадцать», «четырнадцать», «семнадцать», а в голове мутно, туман перед глазами, какие-то странные видения. Цифра одиннадцать представилась ему вилами, которые его вот-вот заколют, четырнадцать – громадным камнем, который валится на него, а семнадцать – худой, костлявой рукой, которая схватила его за глотку. А когда при подсчете чиновник сказал: «Четыре тысячи семьсот двадцать один», староста почувствовал, как громадный ноготь придавил его всей своей тяжестью, почувствовал, как он, староста, лопается точно так, как лопается под ногтем насосавшаяся крови блоха.

– Ты слышишь, староста? – заставил очнуться его голос чиновника.

– Слышу, господин чиновник! – вздрогнув, откликнулся он.

– В кассе твоей должно быть четыре тысячи семьсот двадцать один динар.

– Должно быть! – сказал староста.

– Открывай, староста, посчитаем!

– А чего считать, – молвил староста, – столько и будет, ни на грош больше. Пойдем-ка лучше, господин чиновник, и зарежем поросеночка на обед.

– Пообедаем, староста, когда закончим. Я за десять минут сосчитаю.

– Да что ты говоришь!

– Открывай, староста, кассу.

– Неужто считать будешь?

– Конечно, буду.

– Я же говорю, – медлил староста, – сколько ты сказал, столько там и есть, зачем считать?

– Давай-ка открывай!

Не мог, конечно, староста и на этот раз противостоять настойчивости чиновника, достал из кошелька ключи и отпер кассу. Чиновник выгреб оттуда все деньги на стол и начал считать, а обессилевший вдруг староста опустился на стул и снова ощутил, как поползли мурашки по всему его телу, как начались колики в желудке. Чиновник быстро сосчитал и, подняв голову, сказал:

– Ну, староста, здесь у тебя три тысячи девятьсот сорок один динар.

– Столько и есть, – согласился староста, – ни на грош больше, ни на грош меньше.

– А где у тебя еще семьсот восемьдесят динаров?

– Тут они, все тут! – заворковал староста горлицей.

– Здесь их нет, староста! А ты, писарь, знаешь, где эти деньги?

Писарь поднял голову и чуть было не сказал: «Это в свое время себя окажет!»

– Эх, староста, друг и брат мой, – сказал чиновник, – давай-ка мы составим протокол, и ты дашь показания…

И в тот же миг староста снова представил себе, как лопается блоха под ногтем уездного начальника.

Что было дальше в правлении общины, мы не знаем, только вскоре выбежал оттуда посыльный Срея и позвал Аксентия Джёкича, старейшего члена правления. Чиновник возложил на него обязанности председателя общины, а сам со старостой и какими-то документами отбыл в город.

Вечером писарь в кабаке за графинчиком, заказанным Радое Убогим, рассказывал так:

– Партийные интриги! Человека взяли из партийных соображений. Хотел чиновник и ко мне придраться, но я ему кулак под нос и говорю: «Знаю я, господин чиновник, законы так же хорошо, как и ты, и даже получше тебя, потому что жил за границей, где власти не смеют так вот безнаказанно притеснять граждан!»

– А много у него не хватило в кассе? – спросил Радое Убогий.

– Семьсот восемьдесят динаров!

– Ого! – воскликнул Радое Убогий и заказал писарю еще графинчик.

– Спрашивает меня чиновник, – продолжал писарь. – «Что это, господин писарь?» – «А это в административном деле называется дефицит», – говорю я ему. – «Правильно, писарь», – говорит чиновник и записывает все слово в слово, как я сказал.

– А что такое дефицит? – спрашивает Радое Убогий.

– Есть такая штука в административном деле, – говорит писарь, и видно, что ему нравится повторять это иностранное слово. – Дефицит – это вот что: посмотришь в книги, деньги все тут; заглянешь в кассу, а денег нет. Вот это самое и есть дефицит.