Шрифт:
Утром служащие магазина были чрезвычайно удивлены. На стойке, подложив под голову окорок и укрывшись замасленным пальто, спал неизвестный человек. От человека сильно пахло рыбой. Спал он неспокойно: дергался всем телом и всхлипывал.
1928
Нюрнбергские мастера пения
В Большом театре
Остановив прямо на улице симпатичного юношу с открытым лицом, в кожаной куртке и с пачкой книг под мышкой, я спросил его:
— Ответьте мне, по возможности короче, на один актуальный вопросик: как поступить с Большим театром?
— Открыть в Большом театре кино! — быстро ответил юноша.
— А… оперу?
— Разогнать!
— И чтоб хорошие картины шли, — придирчиво добавил юноша. — Не какой-нибудь там «Стеклянный глаз» или «В город входить нельзя», а чтоб настоящее. Вроде «Чингиз-хана».
Следующий человек, которого я остановил, был человек солидный, с портфелем, в роговых очках.
— Как поступить с Большим театром? — спросил я.
— Отдать Мейерхольду, — сказал человек.
— А оперу?
— Перевести в мейерхольдовское помещение. А почему вы, собственно говоря, спрашиваете? Не Свидерский ли вы, часом?
— Что вы, что вы! — застенчиво хихикнул я. — Скажет же человек такое…
Весело напевая, я остановил третьего и последнего москвича и спросил его в упор:
— Как поступить с Большим театром?
— А что? — подозрительно спросил москвич. — Разве что-нибудь случилось?
— Да нет, ничего такого не случилось. Так, вообще, интересно знать ваше мнение по поводу Большого театра.
— А! Тогда другое дело, — сказал москвич, поправляя пенсне. — Я, видите ли, любитель оперы. Я обожаю музыку, преклоняюсь перед пением. Слушая оперный хор, я плачу слезами радости. Имена Верди, Чайковского, Вагнера, Глинки, Россини и Мусоргского для меня священны. Я два раза слышал Шаляпина, три раза Баттистини и один раз Карузо. Что же касается моего дяди Павла Федоровича, то он слышал даже Таманьо и Тетраццини. Но… не ходите в Большой театр! Если вам дорого оперное искусство, если хорошее пение очищает вашу душу, если вы не хотите, придя из театра, повеситься в уборной на собственных подтяжках, — не ходите в Большой театр. Не пойдете?
— Увы! — ответил я. — Сейчас я иду именно в Большой театр. На «Мейстерзингеров».
Москвич всплеснул руками и стал пйтиться от меня задом.
— Вагнера?! — простонал он. — Слушать Вагнера в Большом театре?! Но кто же его будет петь?!
— В афишке, — храбро сказал я, — фамилии певцов обозначены. Очевидно, они и будут петь.
— Боже, боже! — донеслось до меня. — Он с ума сошел.
Моего третьего собеседника поглотила метель…
Я вошел под своды Большого театра.
Дирижер Л. Штейнберг был на высоте. Кто скажет, что он не был на высоте, пусть первый бросит в меня камень. Он возвышался над оркестром и был виден всему зрительному залу.
Постановщик, художник и хормейстер тоже были на высоте. Мы хотим подчеркнуть этим, что постановка была хорошая, декорации великолепные и хор отличный.
Постановщик, кроме свежих мизансцен, блеснул также совершенно исключительным техническим нововведением. В «Евгении Онегине» между вторым и третьим актом проходит несколько лет. В «Мейстерзингерах» этого утомительного промежутка удалось избежать. Между вторым и третьим актами проходит всего полтора часа. Это несомненное достижение принимается публикой почему-то безо всякого энтузиазма. Придирчивый народ, эта публика!
Теперь нужно сказать несколько теплых, дружеских слов о певцах.
Певцов было много, очень много. Они были одеты в различные костюмы. Одни были низенькие. Другие — наоборот, высокие. Иные были с бородами. Иные — так, бритые. Среди них были две женщины: одна — высокая, полная, другая — тоже полная, но пониже ростом.
Но все эти совершенно различные по своему внешнему виду люди сходились на одном немаловажном обстоятельстве: пели одинаково плохо. Приятным исключением был только баритон Минеев. Ему пришлось исполнять партию комика, который по ходу оперы должен плохо петь. Эту задачу певец выполнил блестяще.
Героя — безлошадного рыцаря Вальтера пел тенор Озеров. У некоторых зрителей сложилось такое впечатление, что Озеров перец выходом на сцену выпил стопку лимонаду, что лимонад этот застрял у певца в горле и в продолжение всего спектакля булькал там, заставляя зрителей помышлять о прохладном буфете.
Исполнителя партии Ганса Сакса Садомова вообще не было слышно. Если артист в частной беседе сошлется на то, что его якобы заглушил дирижер Л. Штейнберг, не верьте ему. Его может заглушить даже маленький тульский самоварчик, поющий за семейным столом.