Шрифт:
– Ухожу, ухожу! – Женщина направилась к дверям. – Значит, я жду тебя на той неделе.
–Да.
У дверей она остановилась и обернулась.
– Неужели призрак мертвой жены всегда будет маячить за твоей спиной, Иэн? – тихо сказала она. – Как ты думаешь, может, пора начать жить?
И, не дожидаясь ответа, вышла. Он подошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу. Марго била наугад, но попала в цель с убийственной меткостью. О, эта женская интуиция: они всегда чувствуют, куда стрелять...
– Поздно, Марго, – прошептал он. – Поздно.
Глава 7
В первую минуту Беатрис просто молча разглядывала подругу и лишь потом обронила:
– Садись. Рассказывай.
Дарина прошла к кушетке и опустилась на нее, сложив руки на коленях. Говорить не хотелось.
– Эван искал меня? – равнодушно спросила она. Беатрис фыркнула.
– Я видела, как он под утро уезжал от Литлби. Кажется, он был сильно пьян, а сейчас, надо полагать, либо еще спит, любо мучается похмельем. В любом случае, ему не до тебя.
Дарина устало кивнула. Ночью она успела лишь немного подремать, и теперь у нее слипались глаза. Она готова была заснуть прямо тут, на кушетке. Беатрис это наверняка видела, но, сгорая от любопытства, игнорировала.
– Где ты была всю ночь, дорогая? Я искала тебя, но в такой толпе это оказалось бесполезным. И все же, думаю, нашла бы, если б ты была на празднике. Твой наряд сложно не заметить, – она кивнула на помятое и испачканное платье Дарин. – Могу я полюбопытствовать, что с ним случилось?
Дарина глянула на Беатрис, на ее свежее утреннее платье из кремового шелка, и неожиданно ее разобрал нервный смех.
– Оно прожило свою жизнь, – сообщила она и задумчиво отщипнула волан с рукава. Материя затрещала. Беатрис смотрела на подругу, вытаращив глаза. – Вместе со мной оно прожило целую жизнь. Неудивительно, что оно выглядит так, будто ему пора быть изведенным на тряпки.
– Дарин, дорогая, тебе определенно надо отдохнуть, – озабоченно сказала Беа. – Хочешь, пойдем в мою спальню, или отвести тебе одну из комнат для гостей?
– Мне все равно. – Спать. Да. Может, во сне она сможет забыть, что он не оглянулся...
– Что сказать Эвану, если он все же пришлет кого-нибудь за тобой?
– Скажи ему, что я всю ночь была с тобой. Соври что-нибудь. Не знаю.
Беатрис ошеломленно покачала головой:
– Бог мой, если ты лжешь Эвану, значит, случилось нечто из ряда вон выходящее...
– Потом, Беа. Все потом.
...Когда она осталась одна в спальне, сон ушел. Слуги задернули занавеси, но между тяжелыми портьерами светилась узкая щель. Дарина долго сидела на постели, глядя на этот осколок утра.
Вот так вот и бывает на свете, девочка. «Прости», – сказала равнодушная судьба голосом Иэна и отвернулась. И ей только и остается теперь, что смотреть на останки своей жизни и думать, что делать дальше.
«Жалеешь себя?» – насмешливо спросил внутренний голос.
– Нет! – стиснув зубы, шепотом крикнула Дарина. И повторила, сжав кулаки: – Нет!
Она заметалась по комнате, как вольный зверь, запертый в клетке. Ей отчаянно не хватало воздуха. Бросившись к окну, она раздвинула портьеры и распахнула створки. Солнечные лучи ввалились в комнату.
Дарина глотнула свежего воздуха и немного успокоилась. Так. Надо разобраться: что дальше?
«Растягивать мгновения в бесконечность», – шепнул призрак. Как ты сможешь сделать это, Иэн, как? У одного тебя не хватит сил. Ты сдался. Ты действительно решил умирать. Ты спокоен внешне, но я-то знаю: тебе хочется кричать от боли, и это не только боль в голове. Ты показал мне лишь малую ее часть. Но я – я знаю, что такое айсберги. Твоя боль – это айсберг: лишь острая вершина над водой, а ледяная глыба – там, в мутной глубине...
«Дурачок», – сказала Дарина невидимому Иэну.
С отчаянной четкостью она поняла, что он не пройдет один. Он умрет, и умрет гораздо раньше, чем мог бы. Потому что он сдался. А когда человек сдался, он попадает в плен. «Ты в плену у собственной боли, милый».
Все умирают. Но они не доживают свою жизнь – они живут. «Я должна была сказать это тебе. Почему, почему я молчала?!» Теперь – поздно...
Она крепко зажмурилась и вспомнила его руку на своем плече... Его глаза, его начавшие седеть волосы. Его печальное спокойствие и голос, медленно произносящий слова.