Шрифт:
Смешно, но он был словно околдован этими пальцами. Но не было ничего смешного в волнении, которое вызывали в нем глаза, словно отражавшие грозовое парижское небо. А большой, решительный рот, выдававший скрытую страсть…
И еще… — ах да! — веснушки. Бронзовые и медные, они, как крошечные осенние листья, осыпали ее щеки, спускались на шею и, словно чуть заметные метки на карте сокровищ, дразняще прятались в белоснежном полотне, закрывавшем ее грудь. То, что он увидел, когда она развязала косынку, стоило всей его боли и страха перед своей слабостью и раной. Если бы он сохранил ясность мыслей. Если бы он мог вспомнить, были ли те три или четыре веснушки на груди, которая оказалась так близко от его лица, когда она наклонилась и сбила эту дурацкую повязку, закрывавшую его глаз.
— Она помолвлена, — заявил этот бульдог братец, когда принес ему в постель хлеб и кофе. — Ну, почти помолвлена с человеком, который, как и все мы, понимает, что ее голова забита книгами и историями и за ней надо присматривать, Это хорошая сделка для всех. Она останется в книготорговле. Она будет полезна Риго… полагаю, вы встречались с ним вчера?
Виконт, должно быть, чем-то выдал свой испуг, ибо ее брат весело рассмеялся.
— Нет, она, конечно, помолвлена не со старым Риго, как вы могли подумать, старина? Ее возлюбленный — племянник Риго; мой дорогой друг Огюстен безумно влюблен в нее с детства. Они с Мари-Лор будут вести дела Риго, когда он совсем состарится. У него прибыльное дело, не то что у нас.
«Хорошая сделка. Прибыльное дело».
«А она тоже безумно влюблена в племянника?»
— И если вы хотя бы тронете ее, друг мой, — добавил Жиль, — я распорю вам рану.
Он не тронул ее. Если не считать того, что его голова лежала у нее на коленях и он сжимал ее руку. Во всяком случае, он не трогал ее так, как ему хотелось.
И вот полгода спустя… кажется, она так и не вышла за этого племянника.
Ему нравился Жиль, который, после того как объяснил, так сказать, как мужчина мужчине, что Мари-Лор не для него, теперь охотно и дружелюбно болтал с ним. Его удивила прямота этого человека и его преданность семье, своей невесте Сильви и другу Огюстену. А еще своей работе.
— Самая лучшая работа на свете! Я всегда хотел стать врачом. Еще ребенком я околачивался вокруг медицинской школы университета, был на побегушках только ради того, чтобы тут или там что-то узнать. Мне повезло, что мой отец — самый лучший отец на свете — нашел очень хороший способ оплатить мое обучение.
«Работа, которую ты любишь, и самый лучший на свете отец. И еще твоя сестра. Тебе действительно повезло, Жиль Берне!»
Жиль убежал в свою школу. Виконт не мог не испытывать горечи и зависти. Хотя кто бы мог подумать, что Жозеф Дюпен, виконт д’Овер-Раймон имеет причины завидовать нищему рыжему студенту.
Он говорил себе: эта семья — люди второго сорта без положения в обществе, без истории и без собственности. Банальные мелкие торговцы, без намека на остроумие или стиль: они были совсем простыми, не ровня ему.
А она была хуже всех. «Только взгляните на этот глупый карандашный портрет, висящий над кроватью», — думал он.
Художник был не лишен таланта, ибо сумел передать этот удивительный, переливчатый цвет серо-голубых глаз, который непросто было уловить. Но зачем он сделал из ее рта розовый бутончик? И… как посмел не изобразить веснушки? Возможно, портрет был задуман в угоду молодому Огюстену Риго, человеку, к которому виконт испытывал необъяснимую и жгучую неприязнь.
— Месье Жозеф, говорят, ужин будет позднее. По меньшей мере на час.
— Хорошо, Батист, я не голоден. Почему бы тебе не сходить и не расспросить других слуг о девушке, которую зовут Мари-Лор? Мари-Лор Берне. Или, может быть, Марианна.
Его невестка любила называть своих слуг именами, которые она сама выбирала.
— Узнай, где ее наняли, где она работает. И удалось ли ей спрятаться от моего отца.
Ужасно представить ее в лапах отца. Но как ей удалось уберечься от этого развратного старого козла? Если удалось.
— И не забудь принести розмарин и лаванду в мою комнату.
После прошлой зимы он и ночи не проспал в комнате, где воздух не был напоен ароматом этих трав.
Глава 3
Ужин запоздал только из-за приготовлений к завтрашнему банкету. И еще произошел спор между главным поваром месье Коле и супругой старшего сына герцога, мадам графиней Амели, чаще называемой слугами Горгоной.
Мари-Лор эти приготовления казались чрезвычайно интересными. Как обычно, в кухне месье Коле создавались шедевры кулинарии, от закусок и гусиной печени до уток и запеченной в тесте говядины. Хотя погода в этот день была слишком сырая для взбивания сахара, Горгона настаивала чтобы на десерт приготовили фрукты во взбитом сахаре, уложенные в виде башни. Месье Коле кричал и брызгал слюной на хозяйку так, как мог позволить себе единственный и незаменимый мастер своего дела.
Он еще больше разгорячился после того, как графиня, потерпев поражение, удалилась. Он расхаживал по кухне, разглагольствуя и размахивая руками, и громил идиотов хозяев, которые знают о кулинарии меньше, чем сопливые младенцы, во всяком случае, они не способны оценить его клубничный торт. Это продолжалось до тех пор, пока Николя не открыл очень старую, покрытую пылью, бутылку «Шатенев-дю-Пап» из запасов герцога, и повар, замолчав, махнул рукой, отправляя своих слушателей продолжать работу.