— Аминь! Аминь! Аминь! — восклицали военачальники.

Меншиков же добавил:

— И дальнейшие потомки, государь, назовут тебя… Державным плотником, а историки скажут: «Петром началась история России!..»

Зиму 1702/03 года государь провёл в Москве. Работа шла лихорадочно: радость первой победы у входа в «невские ворота», казалось, удесятеряла его силы…

Павлуша Ягужинский из-за своего рабочего стола украдкой наблюдал за ним и ликовал в душе: он боготворил эту гениальную силу.

Вдруг Павлуша заметил, что лицо царя озарилось счастливой улыбкой и губы его что-то шептали…

«Шишечка», — послышалось Ягужинскому; но что означает эта «шишечка», он даже в застенке на дыбе не выдал бы всеведущему князь-кесарю.

Значение этого слова было известно только самому царю да красавице Марте Скавронской, будущей императрице Екатерине I, Ягужинский же догадывался о роковом для кого-то (он знал — для кого) смысле этого таинственного слова.

— Павел, поди сюда, — позвал государь Ягужинского.

Пётр стоял в это время у одного стола, на котором лежал большой лист бумаги с чертежом, изображавшим топор.

— Видишь сей чертёж? — спросил государь.

— Вижу, ваше величество, топор.

— Так возьми сей чертёж и закажи по нём сделать топор из лучшей стали.

— Слушаю, государь.

— Знаешь в Немецкой слободе мастера Амбурха? — спросил Пётр.

— Знаю, государь.

— Так у него закажи.

В эту минуту в кабинет вошёл фельдмаршал Шереметев, наблюдавший в Москве за сбором и снаряжением войска к предстоящему весеннему походу.

— Вот топор себе заказываю, — сказал Пётр вошедшему с глубоким поклоном Шереметеву.

— Мало у тебя топоров, государь, — улыбнулся фельдмаршал, указывая глазами на столярные и плотничные инструменты царя.

— Это, Борис Петрович, особ статья, — улыбнулся Пётр, — сей топор будет всем топорам топор.

— Какой же это такой, государь, «топорный царь»? — улыбался и Шереметев.

— Этим топором я Москве голову усеку, — продолжал загадочно Пётр.

— За что такая немилость, государь? — спросил Шереметев.

— А за то, что она, как крот, в старину зарывается и от света закрывается… Сим топором я срублю для России новую столицу.

Глаза Петра вспыхнули вдохновением.

— Помоги, Господи! — поклонился боярин. — В коем же месте, государь, замыслил ты новую Москву строить?

— Не Москву, боярин, Москва Москвой и останется… А при устье Невы срублю мою столицу. И я срублю её сим топором, да и оконце в Европу прорублю.

— Дай, Господи! Одначе устье Невы надо ещё добыть.

— И добудем… Сколько ты успел собрать рати?

— Всего, государь, у меня рати тысяч двадцать: семеновцы с преображенцами, да два полка драгун, да пехоты двадцать батальонов.

— Сего за глаза достаточно… Как только грачи да жаворонки прилетят, так и выступай в поход.

— Слушаю, государь.

— А потом и я за тобой не замедлю.

С последними словами Пётр задумался. Шереметев почтительно ждал.

— Да вот что, Борис Петрович, — очнувшись от задумчивости, сказал Пётр, — возьми с собою в поход и царевича… Пора Алексею привыкать к воинскому делу… Зачисли его в Преображенский… у преображенцев есть чему поучиться.

— Слушаю, государь, — поклонился Шереметев.

Пётр опять задумался, вспомнив о царевиче.

«И в кого он уродился? — невольно думалось ему. — Точно кукушка в чужое гнездо его подбросила… Точно не моего он семени… Не по его голове будет шапка Мономахова, не по Сеньке шапка… Кабы „шишечка“…»

И лицо его опять просветлело.

Ягужинский стоял в нерешительности с чертежом в руках.

— Ты что, Павел? — спросил царь.

— Из какого дерева, государь, повелишь топорище к топору пригнать? — спросил Павлуша. — Из дуба али из ясени?

— Пальмовое… да из самой крепкой пальмы, — был ответ.

— И такой величины топор, государь, как здесь, на чертеже?

— Такой именно.

Шереметев взглянул на чертёж, и его поразили размеры топора.

— Воистину, государь, этот топор всем топорам царь, — сказал он, — ни одному плотнику с ним не справиться.

— Так и должно быть, — торжественно сказал Пётр, — слышал мои слова? Сим топором я срублю новую столицу для России и прорублю окно в Европу!