— Я видел ваш инструмент, пан капитан. Смею уверить, что обращение с ним не составит для меня особого труда. Причем не только для меня, но и еще для нескольких знакомых мне казаков.

— Сему рад. Помощники мне будут весьма кстати.

— Теперь, пан капитан, дозвольте обратиться с просьбой. Вчера я приметил у вас книжицу с сочинениями господина Вольтера. Не могли бы дать мне на непродолжительный срок сию книгу? Я весьма уважаю оного сочинителя.

— Вы читаете по-французски?

— Читаю, пишу, разговариваю. Ровно как по-итальянски, немецки и по-испански. Ну а знать российский и польский языки мне сам Господь велел.

— Охотно выполню вашу просьбу. Тем паче, что мне теперь долго будет не до чтения.

— Благодарю. Сейчас прошу меня простить — надобно встретить пана полковника.

На узкой тропке, ведущей по косогору к берегу, у которого приткнулись носами казачьи чайки, показались трое: полковник Сидловский с есаулом Пишмичем и хорунжим Качаловым. У чайки, над которой реяло белое знамя, полковник остановился, снял с головы шапку, повернулся лицом к востоку. Осенил себя крестным знамением, низко, в пояс, поклонился родной земле, шагнул в чайку. Встал рядом с писарем Быстрицким, рубанул рукой воздух:

— С Богом, друга!

И сотни весел легли на воду.

Поручику Гришину снился сон.

Неширокая, спокойная речушка, подступающие к ней вплотную кусты, маленькие полянки с высокой травой. В тихих заводях колеблются на воде крупные желтые кувшинки. Плавится в небе над речушкой блеклое, подернутое легкой облачной дымкой солнце… В воздухе разлит смолистый запах нагретой сосновой коры, аромат недавно скошенной подсыхающей на лугу травы. Монотонно журчит впадающий в речушку ручеек, время от времени раздается ленивый всплеск рыбы… Милая сердцу Псковщина, родное поместье, с которым связано столько светлых, радостных воспоминаний…

Что-то больно обожгло спину, заставив поручика проснуться и вскочить на ноги. Напротив скамьи, на которой он лежал, стоял казак среднего роста, плотный, приземистый, лет пятидесяти. Круглое, слегка одутловатое лицо, пышные с проседью усы подковой, морщинистый лоб. Косматые нахмуренные брови, цепкий, колючий взгляд… Облезлая, потерявшая былой вид кунья шапка, полотняная сорочка с вышивкой вокруг ворота, белесые, с заплатами шаровары, грубые сапоги. В левой руке дымящаяся люлька, в правой — длинная нагайка. Полковник Яков Сидловский!

— Пьян, сучий кот! — гаркнул полковник. — Почему? Кто дозволил?

Взмах полковничьей руки — и нагайка прошлась теперь уже по ребрам поручика.

— Российский офицер! Потому милую… Но только в первый раз. Замечу еще пьяным — велю кинуть за борт. Запомни.

Сунув в рот люльку, Сидловский не спеша направился к корме чайки, а поручик, потирая спину и бок, остался стоять с разинутым ртом. Придя в себя и заметив невдалеке фон Рихтена и Быстрицкого, достающих из ящика барона инструменты, Гришин бросился к ним.

— Видели? Слыхали? Меня — за борт! Меня — российского дворянина, офицера, кавалера! Не имеет права!

Быстрицкий вытащил из ящичка какую-то блестящую трубку с окуляром, поднес к глазам, навел на солнце.

— Вы правы, пан поручик, полковник не имеет права швырять за борт русских дворян, тем паче кавалеров. Однако, поверьте мне, он сделает это… как пить дать сделает. И никто и ничто в мире не смогут быть ему в том преградой.

Поручик оторопело уставился на фон Рихтена.

— Сделает? Меня, дворянина и офицера, как щенка — за борт? Без суда и приговора, по своей прихоти? Нет такого закона!

— Есть, — невозмутимо ответил Быстрицкий, протирая рукавом рубахи трубку с окуляром. — Вы нынче не в российской армии, а под началом запорожского полковника Сидловского. А во время похода он — царь, Бог и грозный судия всех своих подчиненных… в том числе и вас, пан поручик. Его воля и слово — нерушимый закон, противиться которому не дозволено никому.

— Все едино не имеет права! — заупрямился Гришин. — А коли осмелится на беззаконие, будет держать ответ перед императрицей! Я ему не какой-то запорожец, а потомственный российский дворянин, не единожды проливший кровь за Отечество! Верно, господин барон?

Фон Рихтен неопределенно пожал плечами.

— Мне трудно судить об этом. Однако я согласен с господином писарем, что во власти полковника поступить с каждым из нас так, как ему заблагорассудится. Что же касаемо ответа за сие… Ежели морская экспедиция завершится успешно — полковнику простят все грехи, ежели, супротив чаяния, она потерпит крах и не достигнет цели — все мы будем держать ответ перед лицом Всевышнего… Ведь плывем в самую пасть зверя. Посему, господин поручик, мой совет таков — перестаньте пить и реже попадайтесь на глаза полковнику.