Елизавета Петровна попыталась вскочить с кресла, но Гриф толчком в грудь отправил ее назад.

Господи, подумал Гриф, за что же так! Мы ненавидим Братьев за то, что они калечат наших девчонок. А что, эта мамаша лучше? Лучше? Теперь понятно, почему Быстров пошел на Территорию. Теперь – понятно.

– Здравствуйте, Артем Лукич. – Голос прозвучал тихо, но неожиданно ясно. – Инга сказала, что вы меня искали.

Гриф оглянулся.

По лестнице спускалась Маша. В вещах Быстрова Гриф нашел фото, еще старую, плоскую фотографию. На ней дочке было не больше пятнадцати. Она стояла рядом с отцом, крепко держа его за руку. Словно боялась отпустить.

– Здравствуй, Маша, – ответил Лукич. – Здравствуй, хорошая.

Елизавета Петровна всхлипнула, высморкалась в полу пеньюара.

Маша спустилась в холл, остановилась. Совершенно нормальная девочка, успел подумать Гриф, прежде чем гримаса боли исказила Машино лицо. Словно судорога пробежала, комкая улыбку и сдвигая зрачки к переносице.

Девушка поднесла скрюченные пальцы к губам, подула на них, как будто пыталась унять боль. Тело изогнулось, словно невидимка – злой сильный невидимка – стал скручивать его в спираль. Еще мгновение – и с влажным хрустом тело сломается, рухнет кучей тряпья на пол…

– Здравствуйте, Артем Лукич, – повторила Маша, выпрямляясь. – Вы к нам в гости?

Не было ничего. Для Маши – ничего не произошло. Она только что спустилась из своей комнаты вниз. И поздоровалась с Артемом Лукичом. Он такой славный! Он всегда старается ей что-нибудь подарить – яблоко или горсть орехов.

Маша прошла мимо матери, словно не заметив ее. Не было в кресле никого. Никто не ругался сквозь зубы последними словами, отплевывая кровь.

Гриф отвернулся.

Сволочи. Сволочи! Если бы сразу… Если бы девочку сразу отправили в клинику… Сейчас она была бы уже нормальной. У матери не было бы этого шикарного пеньюара и загара из солярия, не было бы этого дома, но девушка была бы нормальной. А сейчас… Наверное, сейчас тоже не поздно. Отец, наверное, спрашивал у врачей. И хотел отправить дочь в клинику…

Все очень просто – мама соглашалась отказаться от прав на ребенка. За деньги. Она – опекунство. Ей – деньги. Мама не могла не видеть, что девочке осталось немного, что еще чуть-чуть – и ее заберут в больницу. Приедут санитары и загрузят беснующуюся девушку в машину. К тому моменту у нее не будет рассудка и не будет шансов. Их уже и сейчас почти не осталось. Шансов.

Гриф шагнул к креслу, к Елизавете Петровне.

– Что? – спросила она. – Снова будешь меня бить? Я засужу тебя. Засужу. Ты сгниешь на зоне. И Быстров сядет с тобой вместе.

– Лукич, – не сводя взгляда с ее лица, окликнул Гриф.

– Что? – Голос участкового был недовольным.

Кому приятно попасть в такую переделку. Шли поговорить. Поговорили, твою мать…

– Возьми девушку и выйди на двор.

– А ты…

– А мы поговорим с мамашей. Приватно.

– Ладно, – кивнул Лукич. – Пошли, Машенька. Цветы. Пойдем цветы посмотрим.

Дверь закрылась.

– Сколько муж предлагал вам отступных? – спросил Гриф.

– У него никогда столько не будет! – выкрикнула Елизавета Петровна. – Голодранец! Всю жизнь мотался по точкам, тянул лямку. Всю жизнь мне искалечил. И что взамен? Однокомнатная квартира на троих? У него хоть хватило порядочности оставить мне и дочери квартиру после развода.

– Ты понимаешь, что скоро перестанешь получать деньги на дочь? – Говорить с ней о совести и жалости бессмысленно. – Еще три-четыре месяца. Потом девочку заберут. И деньги пойдут в государство, на содержание ее в клинике.

– Жадные мерзавцы, – процедила мать. – Отобрать у несчастной матери последнее…

– Машу можно было вылечить. Если бы ты сразу отдала ее в клинику…

– И что? Что? Я тебя спрашиваю – что тогда было бы? Она была бы здорова, пришла бы в нашу квартиру… дальше что? Жила бы как ни в чем не бывало? А на какие деньги она бы жила? На какие деньги жили бы мы? На алименты этого неудачника? А что сказали бы соседи, люди, знавшие, почему с ней такое? Вы не слышали, как кричат «братская подстилка»? Открываете штору, а за окном, на противоположной стене, надпись – «неземное блаженство». Большими буквами, которые светятся в темноте и которые нельзя стереть. Что ей делать?

– Она сама бы решила.

– А я? Мне как с этим жить? Если бы она вернулась нормальной, если бы нашла свою любовь…

– Любовь? – переспросил Гриф.

– Конечно. Мы много говорили с ней об этом… Вечерами смотрели на звезды…

– Что же ты сама не пошла, сука?

Елизавета Петровна воровато оглянулась и ухмыльнулась:

– А если бы не получилось?

Гриф почувствовал, что еще немного, еще минута – и он убьет эту стерву.

– Сколько ты потребовала у мужа? Когда он должен был принести тебе деньги?

– Он сказал – через месяц. Поскольку сказал он это три с половиной недели назад, то, выходит, на днях.

Миша застонал, пошевелился, пытаясь подняться.

– Ты уже подготовила документы? – спросил Гриф.

– Зачем тебе это?

– Подготовила? Твой бывший муж должен был торопиться. Он потребовал, чтобы ты подготовила все документы.

– Откуда у него деньги? – снова засмеялась Елизавета Петровна.

– Но документы ты все равно приготовила. Ты не захотела бы упустить даже такого шанса. А Быстров не поверил бы тебе на слово. Ты приготовила документы.