Напряжение достигло предела. Почти все было уже ясно. Вот только Кребс, полковник сэр Кребс, старая хитрая лиса, оставался неуловимым. Теперь это было единственно важной причиной, задерживавшей ликвидацию всей группировки.

Москва все больше и больше интересовалась Жирухиным. Если анкетные дореволюционные данные скупо рассказывали о его жизни, то послеоктябрьский период был известен более полно. Революционная буря бросала его с места на место. В одной из его анкет Бахметьев наткнулся на упоминание о пребывании Жирухина в Ростове-на-Дону. Шел грозный восемнадцатый год. Озлобленные офицерские полки Деникина, подкрепленные кубанскими и донскими, в основном конными, казачьими частями, обильно снабженные и вооруженные Антантой, рвались из хлебных предгорий Кавказа к магистралям. Что же бросило сюда из голодной, военной Москвы этого человека?

Неужели только желание отъесться на обильных казачьих хлебах? Нет, более вероятными были страх и ненависть к новому, в таких муках рождаемому, непонятному миру, отнимавшему у Жирухина не только уже приобретенное благополучие, но и будущее.

За Ростовом следовал Донбасс, потом Киев, где Жирухин задержался на более продолжительное время и даже работал в министерстве промышленности и торговли марионеточного правительства Скоропадского, аристократа и генерал-адьютанта Николая II. Приход к власти Петлюры не отразился на Жирухине. Он остался там же, сменив только хозяина. Осенью девятнадцатого Александр Семенович успел послужить и Деникину. Но наступающие части Красной Армии заняли Киев, и, видимо, не успев убежать за границу, он остался безработным. Двадцатый год застает его уже в Москве, в Высшем Совете Народного Хозяйства, где он работает старшим инженером Главэлектро. Вероятно, в это время окончательно определилось его отношение к молодой республике, потому что в 1923 году ОГПУ арестовало Жирухина за срыв снабжения в Харькове. Но вскоре его освободили, он переехал в Шахты. Потом бросил работу в этом городе и срочно возвратился в Москву. Появился в роли инженера небольшой артели с очень длинным и путанным названием, по которому было трудно определить, что это за организация. Работа, конечно, не для него – просто он пережидал. Прошел год, и по рекомендации Тавокина его направили в Сухуми на строительство новой ГЭС.

Рассматривая фотокарточку Жирухина, Бахметьев видел перед собою немолодого, сутулого, желчного человека с редкой бородкой. Небольшие колючие глаза смотрели неприязненно и настороженно. И биография и лицо были какими-то скользкими. Да! Вовремя пришел запрос от Чиверадзе.

Только убедившись, что операция прошла успешно и опасность заражения ликвидирована, Подзолов вышел из операционной. Проходя по коридору, он увидел ожидавшую жену Шелегия.

– Все хорошо! – сказал он в ответ на устремленный на него взгляд. – Идите домой и не беспокойтесь.

По дороге домой он зашел в комендатуру ГПУ и через несколько минут уже сидел в кабинете Чиверадзе. Коротко рассказав о посещении квартиры Шелегия и о своих подозрениях и заметив улыбку на лице Чиверадзе, Подзолов вопросительно посмотрел на него.

– Вы что же, сомневаетесь в этом?

– Нет, не сомневаюсь, – произнес Иван Александрович. – Просто мне приятно, что вы пришли к нам. Так когда же, по вашему мнению, он ранен?

– Думаю, дней семь-десять назад.

– А пулю вынули?

– Да, вот она.

Подзолов торопливо достал из кармана свернутый лист белой бумаги, развернул его, и Чиверадзе увидел продолговатый, немного сплющенный кусочек металла. Он повертел его в руках и позвонил по телефону.

Через минуту в комнату вошел Дмитренко. Чиверадзе попросил Подзолова снова повторить весь рассказ. Не задавая вопросов и не перебивая рассказчика, они слушали его, переглядывались, и, наконец, Чиверадзе отпустил врача, попросив никому не рассказывать о разговоре.

– Даже своей жене ни слова! – подчеркнул он, зная болтливость докторши.

– Слушай, а не выстрелил ли это Чочуа? – кивнул Чиверадзе на лежавшую на столе пулю, когда Подзолов ушел. – И время совпадает!

– А мы сейчас проверим, – не торопясь ответил Дмитренко. – Пуля от парабеллума. У Даура тоже такие.

Оставшись один, Чиверадзе задумался. Что же, если это подтвердится, круг сужается. Но сколько еще неясного, недоказуемого. Правда, можно арестовать гульрипшского Акопяна, его уличат показания Дробышева и Квициния. Уличат, а в чем? В том, что он приходил в дом Квициния и сообщил Зарандия о человеке с письмом? «Да, приходил, – ответит он. – Сообщил то, что видел. Возьмите этого человека, и он вам подтвердит», – скажет он, зная, что уличить его мы пока не можем, потому что Эмхи в лесу. Вот если бы Минасян был у нас в руках, одно из звеньев было бы закреплено. Или Гумба, этот бородатый абхазский Антонов [5] , – в чем конкретно можно его обвинить? В сомнительных связях и разговорах, достаточных для того, чтобы выгнать с работы и отнять партбилет, тогда как он враг, конечно, шпион и должен быть уничтожен. Или Шелегия, Шелия, Майсурадзе, Жирухин и, наконец, Назим Эмир-оглу – предположения, намеки, неясные и туманные показания Дзиапш-ипа. Где банда Эмухвари? Где диверсанты, совершившие поджог чернореченского совхоза? Кто дважды взрывал шурфы в Ткварчелах, этом абхазском Донбассе? На ком лежит кровь убитых в перестрелке с бандой? Чиверадзе закрыл глаза, и перед ним возникло мальчишеское, всегда смеющееся лицо Реваза Миминошвили, самого молодого чекиста во всем Советском Союзе.

Какую короткую жизнь прожил этот юноша, почти ребенок. Окончив школу, по путевке комсомола пришел он в советскую контрразведку. И все стремился туда, где опаснее.

Чиверадзе вспомнил, какими глазами смотрела на сына мать Реваза, провожая его в Сухум. В ее взгляде были и гордость и страх за своего единственного, за свою надежду. Прощаясь, она долго не выпускала руки Ивана Александровича, просила поберечь, сохранить ей сына. А Реваз стоял рядом, дергал ее за локоть. «Ну, мама! Ну, мама!» Как ему хотелось стать взрослым! Думал ли он тогда о близкой смерти? А Тарба, милиционер Тарба, уже немолодой крестьянин Очемчирского района, погибший вместе с Миминошвили?

А взрыв в Юпшарском ущелье? А попытки взрыва на стройке Сухумской ГЭС?

Где рация новоафонского настоятеля, передающая шифром сведения, составляющие государственную тайну, и вызывающая на явки подводные лодки? Не установлена связь местной контрреволюционной группировки с московской организацией, а она есть! Приезд сюда Капитонова и Тавокина – тому доказательство! И, наконец, самое главное – Кребс, старый знакомый Кребс! А ведь он где-то близко, рядом, как опытный режиссер, разбрасывая обещания и деньги, руководит этим ансамблем.