– Я тебе уже говорил, Саша, почему я так счастлив в браке?

– Нет.

– Мне повезло, я женился на сироте. Никогда, ты понимаешь, никогда мы не ссорились из-за ее родственников. У нее их нет. Поэтому все шуточки по поводу тещ и зятьев я воспринимаю как нечто смешное, но ко мне отношения не имеющее. Чисто академический интерес.

– Я человек не завистливый, но тут завидую.

– Ты мог бы еще позавидовать моей библиотеке.

– Меня пока устраивает моя собственная. Жаль, квартира маловата.

Подошел поезд, и мы вошли в вагон.

– Ты, кстати, обратил внимание, как я прост в обращении? – неожиданно спросил Давид Абрамович. – Езжу в метро один, без охраны.

– А разве все, кто в вагоне, – не ваши люди?

– Ты всегда со своими подковырками, Саша, а я ведь серьезно. Думаешь, у меня нет врагов?

– Обижаете, Давид Абрамович. Что-что, а это я знаю. Мне, если помните, от них тоже немного досталось. – Я совершенно сознательно напомнил Давиду Абрамовичу историю, когда после его информации в нашем еженедельнике на меня чуть не подали в суд. Надо отдать должное, когда запахло жареным, и адвокат врага связалась со мной по телефону, чтобы назначить встречу в суде, Давид Абрамович предоставил письменные показания, заверенные нотариусом. После чего потенциальный истец должен был либо подать в суд на Давида Абрамовича, либо заткнуться. Истец почему-то выбрал второе.

– У тебя плохое настроение? – насторожился Давид Абрамович.

– Можно сказать и так… – я почувствовал, что сейчас ляпну что-нибудь не то, но удержаться не смог. – У меня есть к вам просьба.

– Я слушаю.

И сразу же вернулось ощущение нереальности происходящего. Невозможно, чтобы я сказал это, чтобы у меня возникла необходимость в подобной услуге, чтобы я просил об услуге такого человека. И одновременно пришла уверенность в правильности моего поступка. Я нуждался хотя бы в элементарной безопасности или хоть в какой-нибудь защите.

– Со мной случилось несколько странных происшествий. Я не смогу вам всего этого подробно объяснить, – я помолчал, и Давид Абрамович не стал меня ни подгонять, ни перебивать. Он просто молча сидел рядом, глядя под ноги.

– Если уйти от подробностей и деталей, то ситуация выглядит так: у меня появилась мания преследования, ощущение, что меня просто могут убить. – Я посмотрел на Давида Абрамовича, но он никак не отреагировал. И я продолжал.

– Я не знаю, как именно готовятся убийства. Надеюсь, не очень много в нашем городе людей, готовых их осуществлять. И еще меньше тех людей, кто дает разрешение на такие дела. Мне хотелось бы вовремя знать, если вдруг такой запрос поступит на мое имя.

– Не очень понимаю, почему ты обратился именно ко мне… – увидев выражение моего лица, Давид Абрамович осекся и замолчал. Потом вдруг вскочил:

– Чуть не проехал мимо, совсем мы заболтались с тобой, – он протянул мне руку и, чуть наклонившись, тихо сказал:

– Я тебя когда-то здорово подвел. Я это помню. – И вместе с толпой вышел из вагона, а я остался с надеждой, что не совершил очередной глупости. Хотя, хуже чем есть, уже не будет. Вот если бы в пакетиках оказалась действительно наркота… Или, если бы там все-таки был сахар, его обнаружил бы любознательный таможенник. Трудно точно представить всю процедуру, но меня бы наверняка арестовали и препроводили в совершенно официальное и достаточно изолированное место. Там бы меня допрашивали, жизнерадостно посмеиваясь над оправданиями. «Простите, господа начальники!» – сказал бы я, а мне сказали бы: «Тамбовский волк тебе господин!» Й держали бы там, пока не прибыли бы результаты исследования порошка. Часов в семь меня бы задержали, прошли бы все формальности, минул бы весь день. К вечеру, в лучшем случае, пакетики попали бы в лабораторию, а работа над ними была бы отложена до следующего дня. То есть, до сегодняшнего. А сегодня как раз седьмое марта, и девочки из лаборатории предпочитают лить не реактивы в пробирки, а шампанское в бокалы. Плюс – короткий день, предпраздничный. То есть, можно на законном основании уйти часа в два. Исследования порошка откладываются до послезавтра, до четверга. К вечеру четверга анализы были бы проведены и оформлены.

В пятницу при нормальном течении жизни результаты поступили бы на стол следователя к обеду, или после обеда. И он, если бы я был у него единственным подследственным, вызвал бы меня пред свои ясны очи только на следующий день. А это уже суббота. Следом – воскресенье. Я сижу до понедельника, в лучшем случае. Целую неделю отсидки мог обеспечить мне неизвестный доброжелатель во вшивых клоповниках, да еще нервотрепка и необходимость объяснений. Плюс возможные осложнения из-за международных отношений. И никто не станет слушать нытья газетчика о подставке. И мне не останется ничего, как плюнуть на все и представить произошедшее как не совсем удачный журналистский эксперимент. Взгляд, так сказать, изнутри.

Если следовать моему же принципу и оставаться логичным в рамках предложенной версии, то все это напоминает очень серьезное предупреждение. Кто-то меня предупредил. Кто-то, кто не хочет моего полного устранения, моего полного уничтожения. Он хочет, чтобы я пока перестал дергаться. Пока. Это «пока» меня так передернуло, что я, наконец, вышел из состояния прострации и заметил, что проехал до конечной и сижу в пустом вагоне.

Перебираясь на другую линию до рынка, петляя между пешеходами, в вагоне метро и на эскалаторе я взвешивал мысль, пришедшую мне в голову. Кто-то хочет, чтобы я пока замолчал. Значит, наступит момент, когда он захочет со мной поговорить или сделает это через кого-нибудь. Любит он меня или ненавидит, но не хочет полностью вырубать. Он что-то еще имеет ко мне, так что здесь я напрасно сунулся к Давиду Абрамовичу с просьбой. С другой стороны… Этого я даже обдумывать не стал, просто отправился за покупками.

7 марта 1995 года, вторник, 12-30, Москва.

– Вы обратили внимание, Александр Павлович, что мы с вами стали встречаться гораздо чаще? И встречи эти в последнее время лишены былой конструктивности. Большей частью мы предаемся размышлениям о причинах больших и малых проколов. В Боснии Скат ведет себя, как слон в посудной лавке, и мы ничего не можем поделать. В Чечне мы чуть не попали впросак с Крезом. Теперь мы взяли под наблюдение журналиста и даже в этом случае не можем его толком обработать. Такое впечатление, что над нами тяготеет проклятие.