Отделение смертников. Мы прибыли, полукругом расположились возле двери камеры. Один из камуфлированных открыл окно для раздачи пищи. «Руки!»– к своему стыду, я не знал, что последует после этого. Не успел отреагировать и фотограф. Брыкалов, повернувшись спиной к двери, просунул руки в «кормушку» и на них тут же защелкнули наручники. «Снимай!» – выдохнул я, Долженко вскинул фотоаппарат, но руки уже исчезли. Это был кадр. Ради него одного можно было сюда идти – и мы его проворонили. Все это так ясно причиталось на наших с Долженко лицах, что даже видавший виды полковник понял – прессу надо спасать. «Еще раз покажите руки – надо проверить наручники», – приказал он, и Брыкалов покорно высунул скованные руки в «кормушку» еще раз. Кто-то из официальных лиц легко подергал цепочку, Долженко нажал на спуск.

«В угол!» – снова поступила команда, и приговоренный к смертной казни за убийство двух милиционеров со скованными за спиной руками отошел в угол камеры. Там его блокировали два спецназовца, и только потом нам было разрешено войти внутрь. Можно было начинать откровенный разговор с глазу на глаз.

– Можно убрать охранников из кадра? – спросил Долженко.

– Можно, – согласился на небольшое нарушение процедуры полковник, и ребята переместились к двери. По дороге к камере мне было строго-настрого запрещено требовать у осужденного интервью, если он его давать не захочет. Поэтому, стараясь быть как можно мягче, я попросил разрешения у Брыкалова на включение диктофона и фотосъемок. Разрешение было дано.

Еще знакомясь с содержанием дела, я внимательно рассматривал фотографию убийцы. Сейчас, впервые увидев его, я поразился, насколько резче стали те его черты, на которые я обратил внимание еще на фотографии. Короткая стрижка подчеркнула угловатость черепа, уши казались еще более оттопыренными, тонкая шея и огромные запавшие глаза. «Он похудел», – подумал я. И вспомнил, что в этой камере, без нрава прогулок Брыкалов провел почти год. Его счастье, что тюрьма переполнена. В десятиместных камерах сидело по сорок-пятьдесят человек. По всем правилам, смертник должен быть заключен в одиночку. В камере Брыкалова было две койки. На одной из них постели не было, но это пусть кого-нибудь другого тюремные власти попытаются обмануть. На столике, возле кирпича черного хлеба и пачки табака стоят шахматы. Есть, есть сосед у Брыкалова, только на время визита прессы его куда-то перевели.

Странный это был разговор. Я задавал банальные вопросы типа: «Как к вам здесь относятся?», а бедняга Брыкалов, косясь на начальство, сообщал, что просто счастлив возможности общения с такими порядочными и гуманными людьми, как тюремное руководство. Он даже хорохорился и, вспомнив о трех курсах погранучилища, заявил, что личного ходатайства президенту писать не станет, а по-офицерски, с честью примет пулю в лоб. И как заведенный: «Я не знал, что такое количество взрывчатки может убить человека!» Не знал. И наплевать ему на то, что в деле есть справка, что он прошел в училище курс обращения со взрывчаткой. «Не знал».

– Жалко убитых?

– Жалко. Но я не знал. Это случайность.

– А те, другие ваши знакомые, для которых все это готовилось? Их не жалко?

– Да не знал я, что так получится. Думал напугать, чтоб не вымогали.

Я, на всякий случай, принес с собой фотографии погибших милиционеров – одного со снесенным до зубов черепом и другого с обезображенным лицом. Мне очень хотелось сунуть фотографии этому ничтожеству в лицо и потом уже, сбитого, раскручивать на разговор о причине подготовки убийства человека из группы «Сверхрежим». Но быстро понял, что этот ничего не скажет. Даже не безумие светилось в его глазах, а просто патологическая уверенность, в своей правоте. В своем праве отстаивать свою выгоду каким угодно способом. Его не нужно было специально готовить или подталкивать к совершению преступления. Достаточно было создать именно такую ситуацию – угроза его деньгам. Такой ни перед чем не остановится. Идеальный исполнитель, предназначенный для использования втемную, он надеялся выжить даже сейчас. И совершенно не умиляли фотографии его детей на окне. Не должна жить такая мразь, не должна. А он самозабвенно рассказывал о том, что пишет здесь стихи. Я взял в руки тощую тетрадку. Чистое графоманство, рифма гуляет так же, как и ритм, зато сколько пафоса: «Я Родины солдат!» Я совершенно подкупил его просьбой переписать для себя одно из его стихотворений: «Я готов пойти на преступленье, если Родина отдаст такой приказ…» Зачем он это писал – не понимаю. Может быть, играл сам с собой? Он даже улыбался, когда мы прощались. И я не сдержался – уже почти в дверях обернулся и спросил: «А как вы себе представляете сам процесс казни?» Брыкалов осекся, улыбка с его лица сползала очень медленно. Он промолчал и только потом, на фотографии, которую сделал в тот момент Долженко, я увидел этот взгляд. Взгляд волка.

По дороге к выходу я спросил полковника:

– Что, совершенно нет возможности разговаривать с арестованными один на один?

– С осужденными? Ни малейшей. Поймите, каждый лишний день, прожитый им, – счастье, совершенно негаданное для него. Если ему удастся убить или хотя бы покалечить сокамерника или посетителя – это новое уголовное дело, а значит, еще несколько месяцев жизни.

– И что – пытаются?

– Бывает. По инструкции запрещено давать пищу, если осужденный не стоит в противоположном углу камеры.

– Даже при закрытой двери?

– Даже при закрытой двери. В одной камере малолетки умудрились захватить руку нашего сотрудника. Они привязали ее простынями к решетке.

– И что, ничего нельзя было сделать?

– У нас двери открываются наружу. Чтобы открыть дверь в таком случае, нужно было оторвать руку нашему человеку. Еще есть вопросы?

Вопросов не было. Тем более, что мы пришли к выходу. И там меня ожидала приятная неожиданность – мой знакомый оперативник и любитель фантастики Паша Ковальчук как раз получал назад свой пистолет, на пропускнике.

– Выпустили? – спросил я.

– Сдал клиента, возили на следственное действие.

– И как действовал?

– Как следует.

Мы вышли из помещения. Сережа тактично держался в стороне и старался поглядывать на часы не слишком часто. Меня всегда поражала его тактичность. Просто интеллигент на фоне всей нашей богемы. А ведь ему нужно было срочно бежать домой и печатать фото графии.

– Сережа, ты, наверное, езжай домой, а я тут пообщаюсь с профессионалом.

Долженко попрощался, а профессионал несколько удивленно уставился на меня.