– Мама!

– Ш-ш-ш! – зашипели из первых рядов. Моя мать покачала головой:

– Я не могу в это поверить.

– Во что?

– А ты посмотри на размер сковороды. Она же мала.

И точно, шеф пытался уместить слишком уж много плохо нашинкованной капусты в неглубокую сковороду. Моя мать подняла руку. Я рывком опустила ее.

– Отстань от него.

– Но как он чему-нибудь научится, если никто не скажет ему, что он ошибается? – пожаловалась она, всматриваясь в происходящее на сцене.

– Совершенно верно, – согласилась с ней женщина, сидевшая рядом.

– А если он собирается обвалять курицу в этой муке, – продолжила мать, – я думаю, сначала он должен втереть в нее приправы.

– Вы когда-нибудь пробовали кайенский перец? – спросил мужчина, сидящий перед нами. – Совсем чуть-чуть, вы понимаете, всего щепотку, но вкус отменный.

– С тимьяном тоже получается неплохо, – отметила моя мать.

– Господи... – Я закрыла глаза и уселась поудобнее на складном стуле.

Шеф тем временем перешел к сладкому картофелю и оладьям с яблоками, а мать продолжала доставать его вопросами о заменителях, модификациях, особых способах приготовления (которым выучилась за долгие годы работы домохозяйкой), параллельно комментируя его действия, чем забавляла сидящих рядом и вызывала гнев всего первого ряда.

Позже, за капуччино и горячими претцелями с маслом, моя мать разразилась речью, которую, несомненно, готовила с прошлого вечера.

– Я знаю, ты сейчас обижена, – начала она. – Многие парни могут сказать то же самое.

– Да, конечно, – пробормотала я, не отрывая глаз от чашки.

– Женщины тоже, – добавила моя мать.

– Ма! Сколько раз я могу тебе повторять? Я не лесбиянка! Женщины меня не интересуют.

Мать покачала головой, вроде бы в печали.

– А я возлагала на тебя такие надежды, – притворно вздохнула она и указала на один из рыбных прилавков, где грудой лежали судаки и карпы с открытыми ртами и выпученными глазами. Их чешуя под дневным светом поблескивала серебром. – Вот тебе наглядный урок.

– Это рыбный прилавок, – поправила я ее.

– Он говорит тебе о том, что рыбы в море полно, – ответила мать. Подошла, постучала ногтем по стеклу. Я с неохотой последовала за ней. – Видишь? Воспринимай каждую из этих рыбин как одинокого парня.

Я смотрела на рыб. Уложенные на колотый лед, они, казалось, смотрели на меня.

– Манеры у них получше будут, – заметила я. – С некоторыми и поговорить приятнее.

– Хотите рыбу? – спросила низкорослая азиатка в резиновом фартуке до пола. В руке она держала разделочный нож. Я даже подумала о том, чтобы одолжить его у нее и воткнуть в брюхо Брюса. – Хорошая рыба, – принялась уговаривать нас продавщица.

– Нет, благодарю, – ответила я. Мы с матерью направились к столику.

– Не стоит тебе расстраиваться. В следующем месяце эту статью используют на подстилки в птичьих клетках...

– Именно такими поднимающими настроение мыслями и надо делиться с журналистами.

– Давай обойдемся без сарказма.

– По-другому не умею, – вздохнула я.

Мы вновь сели. Мать подняла чашку с кофе.

– Все потому, что его взяли на работу в журнал? – спросила она.

Я шумно выдохнула.

– Возможно, – призналась я. Скорее всего сказала правду. Меня бы задело, что звезда Брюса поднялась, тогда как моя осталась на месте, даже если бы в своей первой статье он написал не обо мне.

– У тебя все хорошо, – успокоила меня мать. – Твой день обязательно придет.

– А если нет? – вскинулась я. – Что, если у меня не будет ни другой работы, ни другого бойфренда...

Моя мать помахала рукой, показывая, что такую глупость обсуждать не имеет смысла.

– А что, если не будет? – упорствовала я. – У него есть рубрика, он пишет роман...

– Он говорит, что пишет роман, – уточнила моя мать. – Возможно, это только слова.

– Я больше никого не встречу, – гнула я свое.

Моя мать вздохнула.

– Знаешь, я думаю, тут есть и часть моей вины. Она завладела моим вниманием.

– Когда твой отец говорил...

Такой поворот разговора меня определенно не устраивал.

– Мама...

– Нет-нет, Кэнни, дай мне закончить. – Она глубоко вдохнула. – Он был ужасным. Злым и ужасным, а я слишком долго его не останавливала, слишком долго позволяла ему делать все, что заблагорассудится.

– Прошлого не вернешь, – напомнила я.

– Я сожалею об этом. – Я уже слышала эти слова, и всякий раз они причиняли мне боль, заставляя вспоминать, за что она извиняется и как плохо нам тогда было. – Я сожалею, потому что знаю: ты стала такой и из-за того, что происходило в семье.

Я поднялась, взяла ее чашку и свою, использованные салфетки, остатки претцелей и понесла все к мусорному бачку. Мать последовала за мной.

– И какой я стала? – спросила я. Она обдумала вопрос.

– Ну, ты не выносишь критики.

– Расскажи мне об этом.

– Ты не очень довольна тем, как выглядишь.

– Покажи мне женщину, которая довольна, – фыркнула я. – Просто не всем нам нравится, когда наши проблемы становятся достоянием миллионов читателей «Мокси».

– И мне бы хотелось... – Она печально посмотрела на столы в центре рынка, за которыми сидели семьи, ели сандвичи, пили кофе, передавали друг другу тетрадки «Икзэминера». – Мне бы хотелось, чтобы ты больше верила в себя. В романтику жизни.