– Что-нибудь еще? У вас неуверенный вид.

– Просто Донован кажется нам малость знакомым.

– Обычное имя в старой стране, – предположил младший из братьев. – Особенно на юго-востоке Корка.

– Может, и так. Клянусь, я уже видел его глаза. Но не обращайте внимания на мои фантазии, сэр. Мы поймаем вам женщину.

– Возьмите мулов на приисковой конюшне и возвращайтесь сюда через час. Сегодня вечером вы начнете расчищать от камней вход в заброшенную шахту.

– Да, сэр, – хором ответили братья.

Пол вывел их на улицу, чтобы проводить. Внезапно он остановился. Облако пыли вдали обратило на себя его внимание. Он прикрыл глаза ладонью от солнца и прищурился. Потом усмехнулся, издав звук, бояться и ненавидеть который он приучил за время войны гражданское население Виргинии.

– Джентльмены, кавалерия будет здесь к ночи. Караван с грузами отбудет утром, и с ним уйдут люди Донована.

– Вы уверены, сэр? – спросил Коналл. – Кавалерия идет очень издалека.

Настроение у Пола было слишком радостное, чтобы обидеться на недоверчивое отношение к его суждению.

– Я изучал облака пыли во время последнего побоища, О'Флэрти. Рыхлую и мягкую пыль поднимают лошадиные копыта, а не тяжелые повозки. Идет кавалерия. Я говорю точно. В пятницу награда будет наша.

Виола съела еще ложку снежного пудинга, отметив, что своим роскошным десертом Сара превзошла саму себя. Виола отложила ложку и начала крошить лимонный бисквит в белые сладкие сливки. Она нервничала, зная, какие опасности мог предвещать завтрашний день.

Кавалерия прибыла на день раньше, чем ее ожидали, черт бы ее побрал. Эванс с большей частью погонщиков Уильяма уедет завтра по меньшей мере на неделю. Уедут они в меньшем, чем обычно, составе, поскольку Уильям и еще несколько погонщиков останутся в Рио-Педрасе охранять Виолу. Апачи могут перебить всех с налету.

Уильям не мог не чувствовать тревоги за жизнь своих людей. Если бы только она могла что-то сделать, чтобы отвлечь его.

– Чаю? – предложил Уильям, поднимая чайник.

– Да, благодарю вас, – машинально ответила Виола. Глядя на горячую жидкость, которая текла в ее чашку, ей в голову приходили разные вопросы. Может, она сумеет воспользоваться ими, чтобы отвлечь его.

– Уильям, а ты когда-нибудь увлекался крепкими напитками?

Он покачал головой, наливая чаю себе.

– Никогда. С двенадцати лет я слишком часто видел, как разрушительно действует спиртное на человека. И дал клятву никогда не пить, конечно, если не считать святого причастия у мессы.

– Понятно, – кивнула Виола. Он ходил к мессе каждую неделю, когда жил в Рио-Педрасе. Она же раз десять ходила на мессу с Молли и Бриджид О'Берн. Ритуал казался ей экзотическим, но успокоительным, и она понимала его привлекательность.

– А ты давала когда-нибудь в детстве обещание не заниматься делами взрослых, Виола?

Она задумалась, наклонив голову.

– Когда мне исполнилось восемнадцать лет и началась война, я поклялась, что никогда не вступлю ни в какую политическую партию. Но у женщин нет избирательных прав, так что мои слова и клятвой-то не назовешь, верно?

– Ты бы сдержала клятву, если бы такой закон приняли?

– Конечно.

– Значит, клятва настоящая. Но почему же ты дала ее, посвятив такому вопросу?

Виола колебалась: что ему можно рассказать? Война кончилась шесть лет назад, и сейчас, разумеется, можно говорить свободно, хотя и не о самом главном. Может быть, ее рассказ отвлечет его от тревоги за Эванса.

– Мой отец и брат служили во время последнего конфликта в эскадре Миссисипи флота Соединенных Штатов. Родственники матери, включая ее братьев и племянников, воевали в армии конфедератов.

Она разломила новый бисквит пополам, вспомнив об атмосфере возмущения и страха, наполнявшей их дом. Уильям погладил ее по руке, успокаивая и мягко поощряя.

– Твоя мать сочувствовала делу южан? – Виола горько рассмеялась.

– Воистину так. Честно говоря, более чем сочувствовала. Она устраивала словесные дуэли с отцом, которые длились часами, и до того как он поступил на флот, и после того. Я убегала из дома и часами скакала верхом либо играла на пианино, закрыв двери, только чтобы не слышать их, особенно после того как отец ударил мать по лицу…

Она отогнала горькие воспоминания и продолжала:

– Я дала клятву, что не стану заниматься политикой, если она так плохо действует на семью.