Нет, подумала Джессалин, дело отнюдь не в скандале. Мать ни разу не навестила ее за последние десять лет по одной простой причине – она не хотела, чтобы ребенок мешал ей и этому человеку.

– Теперь уже нет, – сказала Джессалин. Так вот он какой, любовник ее матери. Наполеон перестал вырываться и мирно урчал, уютно устроившись у нее на руках. Прижав пушистое тельце к щеке, Джессалин слышала, как бьется маленькие сердечко. – Я лишилась матери много лет назад.

С этими словами Джессалин повернулась к незнакомцу спиной и направилась к загону. Туда, где под одеялом лежало то, что прежде было Надеждой Летти.

С моря дул сильный соленый ветер. Он развевал ленты шляпки, трепал легкую ткань юбки.

Недавно был отлив. Оставляя цепочку глубоких следов на влажном песке, к ней шел высокий, стройный мужчина в ярко-алой полковой форме. Подойдя к Джессалин, он молча встал рядом. Она тоже молчала, глядя на море, где зеленовато-голубое перемежалось полосами необыкновенно чистого, темно-серого цвета.

– Мисс Летти… Бекка рассказала мне о вашей матери… и о лошади. Я…

– Только не нужно соболезнований. Говорите все, что угодно, но только не нужно жалеть меня. – Ветер растрепал ее волосы, разметал непокорные пряди по загорелым щекам. Маккейди чувствовал ее запах – запах солнца, моря и горячего, земного желания. Ему страшно хотелось сжать ее в объятиях. Но беда в том, что он не сможет ограничиться этим. Он это хорошо понимал.

Из-за туч выглянуло солнце. В его лучах веснушки на скулах Джессалин казались золотыми блестками. Глядя на ее профиль, на безукоризненно ровный нос, на пухлые, чувственные губы, Трелони подумал, что через пару лет эта нескладная девочка станет поразительно красивой. Но для него самого это ничего не изменит, ведь в ней уже было все, что так неодолимо влекло к ней – ослепительная улыбка, непринужденный, хрипловатый смех и невероятное жизнелюбие. Она принимала все, что преподносила ей жизнь, как огромный бокал с искрящимся шампанским, и, выпив его, протягивала руку за следующим, весело смеясь… все время смеясь. Но сейчас она не смеялась.

Волны с тихим плеском разбивались о берег. Джессалин повернула голову и пристально посмотрела ему в глаза.

– Зачем вы пришли сюда, лейтенант Трелони? Слова давались ей с трудом, но в них не было нужды – все прекрасно читалось в ее глазах, невероятных серых глазах, в которых отражались малейшие движения души. Жизнь еще не научила эту девочку скрывать свои чувства.

– Я пришел попрощаться. – Маккейди старался говорить как можно спокойнее и невыразительнее. – Я уезжаю в Плимут, в полк. Скоро мы отплываем.

Джессалин помолчала минуту и отвела взгляд.

– Наверняка некоторые ваши офицеры едут в Вест-Индию с женами.

– Так поступают или дураки, или те, кто не ценит собственных жен. Там слишком нездоровый климат.

– Ну, значит, кого-то жены ждут дома.

– Только тех, кто в состоянии их содержать.

– Мне нужно очень мало.

У Маккейди перехватило дыхание. Некоторое время он не мог вымолвить ни слова. То, о чем она просит, совершенно невозможно, немыслимо!

Он нежно провел пальцами по лицу Джессалин и тотчас же пожалел об атом непроизвольном жесте. Малейшее прикосновение к ней будило в нем непереносимое желание.

Да, всего лишь примитивное, животное желание. Голод, который он бы мог удовлетворить хоть сейчас, взяв ее прямо здесь, на влажном песке. А потом? Он бы удовлетворил свой голод и ушел. О, о голоде он знал слишком много. И о себе. А она… она думала, что любит его. Но это все девические мечты, они быстро развеются. И прежде всего потому, что любви не существует, а есть лишь желание, которое удовлетворяется в постели и бесследно исчезает к утру. Он понял это еще в двенадцать лет.

– Тебе нужно гораздо больше, чем я смогу тебе дать, – наконец сказал он, не узнавая собственного голоса. – Ты заслуживаешь гораздо большего.

– Ты не понимаешь. – Джессалин смотрела на него полными боли и тоски глазами. – Я не хочу беречь себя для какого-то скучного, правильного человека. Человека, который женится на мне, а любить будет свою любовницу, который будет по воскресеньям ходить в церковь, а по пятницам ездить на охоту, который будет иногда по вечерам выпивать рюмку портвейна, дарить слугам на Рождество по целому шиллингу, ожидая от них за это благодарности.

– Господи, где же найти такой образец добродетели? Я бы и сам с удовольствием вышел за него замуж.

– О Боже… – Из горла у Джессалин вырвался резкий, хрипловатый смех, почти тотчас же перешедший в рыдание. В огромных серых, устремленных на него глазах светилось нечто непонятное, нечто, не на шутку испугавшее Маккейди.

– Я хочу жить с тобой, – говорила она. – Понимаешь, с тобой. С таким, какой ты есть, – с жестким ртом, грубыми и ласковыми руками, с совершенно замечательным, наплевательским отношением к общепринятым нормам. Я хочу жить с человеком, который создал железного коня и не побоялся прокатить меня на нем…