Маккейди как-то странно посмотрел на нее, но руку выпустил и пронзительным свистом подозвал свободный экипаж. Джессалин слышала, как он называл извозчику ее адрес, но чувствовала себя слишком измученной для того, чтобы поинтересоваться, откуда он его знает.

Ехать было недалеко, и всю дорогу они молчали. В полутьме экипажа, изредка разбавляемой лишь отсветами уличных фонарей, выражение лица Маккейди казалось еще более суровым и опасным, чем обычно.

Извозчик еще не успел откинуть подножку, а Джессалин уже выпрыгнула на мостовую. С трудом сохранив равновесие, она, не оглядываясь, побежала к Адельфи-террас.

– Джессалин, подожди! – окликнул ее Маккейди. Но она уже возилась с замком, молясь о том, чтобы Бекка по рассеянности не закрыла дверь на засов. За спиной его шаги гулко отдавались от каменной мостовой. Наконец ей удалось отодвинуть щеколду. Дверная петля заржавела, ее следовало смазать еще много месяцев назад, но Джессалин, сопя и ругаясь, как пьяный рудокоп, изо всех сил налегла плечом, и дверь распахнулась.

– Джессалин! – Его огромная тень, казалось, вот-вот поглотит ее. – Джессалин, черт бы тебя побрал…

Джессалин юркнула в дом со всем проворством, на которое была способна. Схватившись рукой за косяк, Маккейди попытался помешать ей закрыть дверь, но она все же исхитрилась ее захлопнуть.

Задвинув засов, Джессалин почувствовала, что последние силы оставляют ее. Тяжело дыша, она прислонилась пылающей щекой к крашеному дереву.

Наконец ей показалось, что она слышит удаляющиеся шаги. Приникнув к замочной скважине, Джессалин попыталась рассмотреть, что происходит снаружи. Маккейди, прислонившись спиной к решетчатому парапету набережной, размахивал рукой, пытаясь унять боль в прищемленных дверью пальцах. Темные волосы падали ему на лоб. Он был так похож на одинокого, незаслуженно обиженного ребенка, что ей захотелось выбежать и как-то утешить его. Но Джессалин мудро подавила это неразумное желание. Сев на холодный пол, она прислонилась спиной к двери и, обняв руками колени, уткнулась в них лицом. Расшитое блестками тонкое трико тотчас же намокло. Прижав руки к щекам, Джессалин с удивлением обнаружила, что они мокрые от слез.

Разбуженный Наполеон покинул свое место под лестницей и, громко урча, принялся тереться об ее ноги. Но чуть только она собралась его погладить, наглый кот укусил протянутую руку и гордо удалился, распушив бело-рыжий хвост. Даже кот, и тот не любит ее! Эта нелепая мысль привела Джессалин в чувство, и, в последний раз всхлипнув, она поднялась на ноги.

Бекка заботливо оставила на перилах зажженную свечу. Подхватив ее, Джессалин направилась в спальню. По дороге она заглянула к бабушке. Старая леди лежала на спине, вытянув руки поверх одеяла. Ее неподвижность испугала Джессалин, и она подошла к кровати и поднесла руку к бледным губам старухи, почувствовала на своих пальцах легкое, теплое дыхание и вздохнула с облегчением. В последнее время, страдая от сильных ревматических болей, бабушка принимала слишком много настойки опия и поэтому спала, как убитая. Как убитая. Ледяная рука страха снова сжала сердце Джессалин. Точно такой же страх она испытала накануне в Ньюмаркете. Страх потерять близкого человека. Страх одиночества. Она не мыслила жизни без бабушки. Не могла себе представить, что будет, когда она останется одна.

В своей спальне Джессалин не спешила переодеваться ко сну. Она влезла на стул и из самого дальнего угла достала с верхней полки орехового гардероба шляпную картонку. Там хранилась соломенная шляпка, украшенная букетиком примул, сделанных из желтого шелка. Соломка посеклась, поля обтрепались, а когда-то яркий букет выцвел и потерял форму.

И все же Джессалин надела шляпку и внимательно всмотрелась в свое отражение в круглом зеркале гардероба.

Шляпка была прелестная. Шляпка, предназначенная для гораздо более юной девушки, только что со школьной скамьи, неуклюжей и жизнерадостной. Девушки, которая в силу свой юности и неопытности склонна была принимать себя слишком всерьез. Только сейчас, вспоминая о том далеком лете, Джессалин поняла, какой фантастически, невероятно юной она должна была казаться ему тогда.

Отвернувшись от зеркала, она резким движением сдернула с головы шляпку. Старая, бесполезная, никому не нужная вещь, ей давно место на помойке. Ни к чему хранить ее так долго.

Однако Джессалин осторожно, с какой-то странной нежностью, уложила шляпку обратно в коробку. Уже собираясь поставить ее обратно на верхнюю полку гардероба, она заметила выглядывающий из-под порвавшейся обивки уголок тетради в зеленом кожаном переплете. Достав тетрадь, Джессалин уселась в кресло у окна. Устроившись поудобнее, она бережно провела ладонью по тисненой коже. В комнате запахло плесенью – золотой обрез был испещрен черными, бархатистыми на ощупь пятнами. Этот запах наполнил Джессалин такой грустью, что у нее заныло сердце.

Между пожелтевшими от времени страницами лежал засушенный цветок примулы. Лепестки стали совсем прозрачными и так высохли, что Джессалин боялась дыхнуть, опасаясь, что они рассыплются в пыль. Стараясь не потревожить цветок, она раскрыла тетрадь на первой странице. Чернила выцвели, но слова еще можно было разобрать… «Сегодня я встретила мужчину…»

Входная дверь открылась, заскрипев несмазанными петлями. Поспешно засунув под подушку толстую пачку счетов, Джессалин уселась на египетскую кушетку с ножками в виде лап крокодила с Наполеоном и «Календарем Уизерби» на коленях. Своему лицу она попыталась придать выражение ангельской невинности.

В холле послышался голос Бекки. Значит, бабушка вернулась. Бабушка упорно продолжала раздавать деньги, которых у них самих давно не было. Вот и сегодня она отправилась покупать костыли для калеки – сына старьевщика. И каждый день покупала огромное количество печеной картошки у тощей, оборванной девочки, торговавшей этим лакомством на углу. Даже Бекку уже подташнивало от этого неизменного блюда. Но у Джессалин язык не поворачивался попросить бабушку экономить на милосердии. Поэтому она продолжала прятать счета и молилась о том, чтобы удача наконец повернулась к Летти лицом.