— Нет, не забудем, Эрик. Ты правильно сделал, что позвонил. Вот что, я сейчас же заеду к Джиллиан.

Положив трубку, Алекс вернулась к своим простыням, но мысли текли теперь совсем в ином направлении. Чуть позже, взяв со столика в передней ключи от машины, она как будто подняла стопудовый груз и приготовилась нести далеко-далеко, до конца своей жизни.

Телефон снова разразился звонком.

— Я уже в пути! — отчеканила она, чтобы пресечь очередные жалобы, все равно — Эрика или Джиллиан.

— Не терпится завалить меня в постель? — раздался в трубке дремотный, невыразимо сексуальный голос Дункана, от которого ноги снова подкосились. — Такие женщины как раз в моем вкусе.

— Черт, ну почему ты не позвонил на четверть часа раньше? — со стоном спросила Алекс. — Теперь у меня на шее семейный кризис.

— Что-то их многовато для особы практически без всякой родни.

— Да уж, хватает. — Подумать только, целый день обмениваться пылкими взглядами, взвинчивать себя для постели — и все впустую! — Если получится решить все быстро, дам тебе знать.

— Помощь нужна?

Вот оно снова — спокойное, само собой разумеющееся предположение, что он может взвалить на себя часть ее проблем. И то же невыразимое облегчение на душе, как в тот злосчастный день, когда, убегая от мертвого тела, она наткнулась у входа на Дункана Форбса. Все вдруг показалось далеко не таким ужасным и уж точно не безнадежным, а стопудовый груз сильно потерял в весе. — Спасибо, сама справлюсь. Нужно только облепить Джиллиан пластырем, раскрасить йодом и подсунуть упаковку носовых платков.

— Ах вот что! Чисто женские проблемы не для меня, — заметил Дункан прочувствованно.

— Герой нашего времени!

Тем не менее, вешая трубку, Алекс снова улыбалась. Если удастся быстренько утешить Джиллиан и уложить ее в постель, можно будет улечься тоже, и притом не одной.

Чтобы не терять времени, она рванула с места в карьер и направилась в квартал блочных домиков, где когда-то вздумалось обосноваться молодому семейству Мунн. При приближении к дому бросились в глаза освещенные окна. Казалось, в доме зажжены абсолютно все светильники.

Слушая бормотание Эрика по телефону, Алекс испытывала в основном раздражение, которое не покидало ее всю дорогу к инфантильной сестрице. Бьющий из окон свет не улучшил настроения — в нем заключалось что-то от нездорового наркотического веселья.

Остановив машину почти у самых ступенек, Алекс прошагала к двери и заколотила в нее кулаком, невзирая на то, что рядом красовался вполне исправный звонок. Ей просто необходимо было хоть немного выпустить пар, тем более что откуда-то из глубин дома слышались рыдания.

Однако когда незадачливая сестра отворила дверь, раздражение неохотно потеснилось и уступило часть места жалости. На щеке Джиллиан красовалась отметина, уже припухшая и обещавшая через сутки расцвести всеми цветами радуги. Из прорехи торчала коленка с большой ссадиной, а из-под копны растрепанных волос виднелись красные от долгого плача глаза.

Одна бретелька оторвалась, воздушная блузка висела вкривь и вкось, обнажая округлость груди. Все соблазны и прелести, когда-то вскружившие не одну голову, выглядели теперь какими-то поникшими и поблекшими. Некогда искристые голубые глаза казались водянистыми, как у дряхлой старухи.

С некоторым удивлением Алекс заметила, что сестра держит в руке ключи, а с плеча у нее свисает джинсовая дорожная сумка. Весь вид ее, настолько потерянный и беззащитный, пронзил Алекс состраданием, и она раскрыла объятия сестре, прежде чем с губ сорвались какие-то жестокие, пусть даже и справедливые слова.

Пока Джиллиан рыдала у нее на плече, она по не вполне понятной причине вспоминала старший класс. «Синий чулок» с чудовищным гардеробом, она нуждалась тогда в ободрении и поддержке и, сидя в комнате Джиллиан, рыдала от неразделенной любви к Джейкобу Кокопатрику, теперь лысому, как коленка, папаше троих детей и владельцу магазина списанного военного обмундирования в Сиэтле.

Помнится, сестра явилась тогда за полночь, через окно, чудом поднявшись по виноградным лозам. Не то чтобы вдребезги пьяная, но более чем просто навеселе, она рухнула в постель и невнятно осведомилась:

— Че… чевой-то?

Несчастная сверх всякой меры, ободренная нетрезвым состоянием сестры, Алекс тогда выболтала все свои горести.

— Я такая уродина! — рыдала она. — Ни один парень никогда не захочет со мной встречаться!

— Ты не уродина, просто надо работать над собой.

Чтобы сформулировать свою мысль, Джиллиан долго подыскивала каждое слово, а подыскав, с облегчением вставляла после него другое, нецензурное. Тем не менее ее объяснения явились для Алекс откровением и, можно сказать, в корне изменили ее жизнь.