Шрифт:
«В 121/2 все мы поехали на молебствие о даровании победы у Феодоровского собора, куда сошлись крестные ходы со всего Царского Села. Проводил с детьми духовную процессию до ворот в парке», – записал Государь в дневнике 8 июля.
Таким образом возобладала позиция Синода, а не Императрицы, и Государыня была уязвлена так же сильно, как еще совсем недавно был уязвлен Распутиным Синод. А москвич Самарин меж тем не только не искал компромиссов, но сознательно шел на обострение отношений с Царицей и ее фаворитами.
«Если теперь несвоевременны крупные реформы законодательные, то это не слагает с высших церковно-правительственных учреждений священных обязанностей постоянно заботиться о том, чтобы действиями церковной власти, насколько возможно, устранялось из жизни Церкви все то, что может смущать и соблазнять православных людей, все, что способно порождать какие-либо недоумения, смуты и тем более распри», – говорил Самарин на первом заседании Синода с его участием 17 июля 1915 года, и хотя фамилия Распутина здесь прямо не называлась, всем присутствовавшим было понятно, в кого метил новый обер-прокурор.
«На России не будет благословения, если ее Государь позволит подвергать себя преследованиям Божьего человека, я в этом уверена. Скажи ему строго, твердым и решительным голосом, что ты запрещаешь всякие интриги и сплетни против нашего Друга, иначе ты его не будешь держать…
Не смейся надо мной. – Если бы ты видел мои слезы, ты бы понял важность всего этого. – Это не женские глупости, но прямая, голая правда. – Я люблю тебя слишком глубоко, чтобы утомлять тебя такими письмами в такое время, но душа и сердце меня к тому побуждают. У нас, женщин, есть иногда инстинкт правды, а ты знаешь, мой друг, мою любовь к твоей стране, которая стала моей. Ты знаешь, что для меня эта война во всех отношениях – и Господь нам никогда не простит нашей слабости, если мы дадим преследовать Божьего человека и не защитим его <…> Не слушай других, а только твою душу и нашего Друга… Думай больше о Григ., мой дорогой, перед каждым трудным решением проси его ходатайствовать за тебя перед Богом, чтобы Он наставил тебя на правый путь <…> Если бы они только знали, как они тебе вредят вместо того, чтобы помочь – слепые люди – со своею ненавистью к Григорию.
Помнишь, в книге (которую мы читали) сказано, что та страна, Государь которой направляется Божьим человеком, не может погибнуть. О, отдай себя больше под Его руководство».
Государь в ответном письме не обмолвился о «нашем Друге» ни словом… Он вообще в письмах с Александрой Федоровной этой темы избегал [47] . А однажды, когда она уж очень сильно стала его допекать связанными с Распутиным интригами, написал: «Я хотел бы, чтобы ты обращала поменьше внимания на такие мелочи (выделено нами. – А.В. )».
47
С. Л. Фирсов приводит в своей книге «Русская Церковь накануне перемен» такие цифры: «В течение войны 1914—17 гг. императрица в своих письмах мужу 228 раз упомянула имя Распутина, он – только во семь. Цифры эти достаточно красноречивы и свидетельствуют, что ее ли для Александры Федоровны „Он“ был необходим, то для государя – только не был лишним» (с. 475).
Несмотря на то, что Распутин был осведомлен о том, как относится к нему Самарин, он попытался с ним познакомиться.
«В первые же дни пребывания в Петрограде Распутин пробовал подойти к отцу, завязать с ним сношения, – писала в мемуарах дочь Самарина. – Об одном эпизоде этих дней с восторгом рассказал слуга моего отца Александр Тихонович, который сопровождал его в Петроград. В гостиницу „Европейская“, где жил мой отец, приехал к нему епископ Варнава в сопровождении Распутина, с которым он был в тесном контакте. Отец просил принять епископа и при его входе, относясь к нему крайне отрицательно, но отдавая должное уважение к его сану, встал и подошел здороваться и принять благословение; когда же за епископом Варнавой выступила фигура Распутина с просфорой в руках, отец выпрямился, заложил руки за спину и сказал: „А вас я не знаю и вам руки не подам“» [48] .
48
С. В. Фомин в книге «Последний Царский Святой» следующим образом прокомментировал этот фрагмент воспоминаний: «Распутин, как Известно, в это время оставался в Покровском. Весь следующий эпизод Поэтому следует признать выдумкой „кристально честных“ людей» (с. 204). В ответ на это возразим, что Распутин находился в Петрограде с 31 июля по 4 августа 1915 года и описываемая встреча могла произойти тогда.
Помимо этого Самарин предпринимал меры, для того чтобы облегчить положение епископа Гермогена, уже более трех лет находившегося к тому моменту в опале.
«Он, вероятно, видался с Гермогеном в Москве, – во всяком случае он посылал за Варнавой, оскорблял и бранил при нем нашего Друга, – сказал, что Гермоген был единственный честный человек, потому что он не боялся говорить правду про Григория, и за это был заключен», – возмущенно писала Императрица. И что ни слово в этих разгневанных строках, то правда.
Однако война Самарина с Распутиным касалась не только друга Царской Семьи. Печальным последствием ее стала история с канонизацией святого Иоанна Тобольского, и здесь опять в который раз произошло столкновение Царя и Синода и причиной всему в который раз оказался сибирский мужик.
Традиционно принято считать и многие мемуаристы полагали, что инициатором прославления Иоанна Тобольского был Тобольский епископ Варнава, получивший в свое время и свой сан, и высокую должность благодаря Распутину, которому требовался в своей епархии верный человек. И само прославление Иоанна Варнава задумал потому, что хотел укрепить свои позиции.
«Сибирский монах Варнава, прожженный мужичонка распутинского типа, сразу отдал себя в распоряжение Друга и затем, ничего уже не боясь, выступил против Синода. Самовольно открыл, на родине Распутина, мощи нового святого и потребовал его канонизации. Ввиду такой наглости началась прескверная и прескандальная история».
Так утверждала Зинаида Гиппиус, женщина довольно вздорная и при всем своем жадном интересе к религиозно-философским дискуссиям в реальной жизни Церкви не вполне компетентная.