Шрифт:
Газетные кампании не предвещали ничего доброго. Она разрасталась все больше и больше, и как это ни странно, вопрос о Распутине невольно сделался центральным вопросом ближайшего будущего и не сходил со сцены почти за все время моего Председательства в Совете Министров…»
В декабре 1911 года ошибки Синода и бессилие правительства попытался самым решительным образом исправить епископ Гермоген, к глубокому несчастью, повязанный тогда с проходимцем (удивительно единодушие, с каким все – и сторонники Распутина, и его противники – называют этим словом царицынского миссионера) Илиодором.
Распутин был приглашен к прибывшему на заседание Синода в Петербург епископу на его подворье, и там Гермоген потребовал от него в самой резкой форме навсегда оставить Петербург и царский дворец.
«Исторический час наступил.
Гермоген, я, «старец» и все свидетели собрались в парадную красную комнату, – описывал эту знаменитую сцену Илиодор в памфлете «Святой черт». – «Старец» сел на большой диван за круглый стол, потом встал, прошелся и остановился около дверей. Свидетели сидели. Гермоген стоял. Я тоже. <…>
Все молчали. <…> …как вдруг произошло нечто невероятное, смешное, но в то же время и ужасное.
Митя (странник Митя Козельский. – А. В.) с диким криком: «А-а-а! Ты безбожник, ты много мамок обидел. Ты много нянек обидел. Ты с царицею живешь! Подлец ты!» – начал хватать «старца»…
«Старец» очень испугался, губы у него запеклись, он, пятясь назад к дверям, сгибался дугою.
А Митя, взяв его за рукав, притащил к иконе и, тыкая ему пальцем в грудь, еще громче, еще неистовее кричал: «Ты безбожник! Ты с царицей живешь. Ты антихрист!» <…> Гермоген надел епитрахиль, взял в руки крест и сказал:
– Григорий, пойди сюда!
Григорий приблизился к столу, трясясь всем телом, бледный, согнувшийся, испуганный…
– Ну отец Илиодор, начинайте, – скомандовал Гермоген <…>».
После этого Илиодор принялся перечислять «подвиги» Распутина, описанию которых посвящена значительная часть его сочинения: насиловал своей дружбой, обманывал, скрывал свои грехи…
«Когда я окончил говорить, дотоле спокойно стоявший Гермоген в епитрахили и с крестом в руках закричал на Григория:
– Говори, бесов сын… правду ли про тебя говорил отец Илиодор?
«Старец» открыл рот, показал зубы, зашевелил губами, сел на диван, потом моментально встал, опять сел и наконец проговорил замогильным голосом со спазмами в горле:
– Правда, правда, все правда! Гермоген продолжал:
– Какою же ты силою делаешь это?
– Силою Божию! – уже более решительно отвечал «старец».
– О, окаянный! Зачем ты мучал так бедную невинную девушку – монахиню Ксению?
– Снимал «страсти».
Тут все свидетели тихо засмеялись, а Гермоген, схватив «старца» кистью левой руки за череп, правою начал бить его крестом по голове и страшным голосом, прямо-таки потрясающим, начал кричать: «Диавол! Именем Божиим запрещаю тебе прикасаться к женскому полу! Запрещаю тебе входить в царский дом и иметь дело с царицей. Разбойник ты! Как мать в колыбели вынашивает своего ребенка, так и святая церковь своими молитвами, благословениями, подвигами вынянчила великую святыню народную – самодержавие царей. А теперь ты, гад, рубишь, разбиваешь наши священные сосуды – носителей самодержавной власти. Доколе же ты, окаянный, будешь это делать? Говори! Побойся Бога, побойся этого животворящего креста!.. <…>».
Григорий, как пойманный на месте преступления вор, шел за Гермогеном, спотыкаясь и по-прежнему дикими, блуждающими глазами озираясь по сторонам. <…>
Гермоген по-прежнему дико закричал: «Поднимай руку! Становись на колени. Говори: клянусь здесь, перед святыми мощами, без благословения епископа Гермогена и иеромонаха Илиодора не преступать порога царских дворцов! Клянись. Целуй икону, целуй святые мощи!»
Григорий, вытянувшись в струнку, трясясь, бледный, окончательно убитый, делал и говорил все, что ему приказывал Гермоген…»
Так живописал все происходящее в Петербурге день в день за пять лет до убийства Распутина бывший иеромонах Илиодор, он же Сергей Труфанов. И каким бы ни был мерзавцем этот человек, в данном случае нет оснований сомневаться, что все примерно так и происходило. И будущий священномученик Гермоген скорее всего именно такие слова о церкви и самодержавии говорил.
С воспоминаниями Илиодора расходится именно настолько, насколько и должны расходиться неподложные мемуары, устный рассказ казачьего писателя И. А. Родионова, при том присутствовавшего. Этот рассказ воспроизводится в воспоминаниях Родзянко: