Шрифт:
– Что вы так смотрите на меня? Ведь сегодня праздник. Давайте веселиться! Пусть играет музыка!
Лютня, ребек, клавесин – она заставила звучать все. Королева играла на клавесине с Нанеттой Дакр в четыре руки, заставила плясать пажей, камеристок, стражников, шутов, выволокла плясать карроль даже тучную мадам де Нэвэр. Пусть потом ябедничает Луизе!
– Будем веселиться! А там – хоть Судный день!..
Ее неестественная веселость пугала. А потом она велела принести все перины и подушки, которые оказались поблизости и свалить все в кучу, а сверху под наклоном уложить крышку от клавесина. Мэри первая залезла наверх и, подобрав юбки, съехала с этой импровизированной горки, за ней – Анна Болейн, следом Нанетта, пажи, стражники... Визг, смех, крики, развевающиеся юбки, съехавшие на затылок чепцы, жаркие быстрые объятия, ползание по полу, куча мала! Мэри, расталкивая всех, влезла наверх. «Хоть бы я так выкинула то, что ношу в себе!» – с ненавистью подумала она. И снова смех, крики, шум...
В самый разгар веселья дверь распахнулась, и в дверном проеме появилась бывшая регентша Анна де Боже. На её лице с грубыми, по-мужски крупными чертами, возникла гримаса отвращения.
– Стыд и срам! Король при смерти, а его жена!..
Мэри убрала с лица растрепавшиеся волосы.
– Успокойтесь, мадам де Боже. Сегодня рождественская ночь. И кто знает, может, король ещё выздоровеет. У него просто очередной приступ. Вспомните, у него уже бывали подобные одиннадцать лет назад, тогда тоже думали, что он умрет, а король выжил. И даже женился на мне.
Анна де Боже стояла, как каменное изваяние.
– Когда ранее Людовик XII болел, его супруга, достойная королева Анна, не распутничала с пажами, а совершала паломничество к самым почитаемым святыням Бретани. И король выздоровел. Вы же... Вы же порочите своим поведением титул королевы Франции!
Она надменно удалилась, не преминув сообщить о неподобающем поведении королевы кому следовало. Теперь даже те, кто поддерживал Мэри – граф де Тремуйль, герцог Лонгвиль, кардинал Прие, отвернулись от неё. Ей даже не позволяли оставаться одной с королем, видимо, опасаясь, что она вытворит что-то такое, что огорчит его величество. Напрасно. Людовик попросту не замечал её, постоянно находясь в беспамятстве. Зато Мэри посетила Клодия. Они вместе молились, но, вставая с колен, Мэри заметила, что принцесса улыбается. Вообще, она была как-то странно оживлена.
– Скоро родится маленький принц, – сообщила она, и Мэри едва не подскочила от страха, посмотрев на Клодию, не в силах вздохнуть.
Та же по-своему истолковала её замешательство.
– По воле Провидения, я жду ребенка, – улыбаясь, сказала Клодия. И добавила гордо: – Ведь мы с Франсуа станем королями, а, следовательно, наш сын будет признан дофином.
Для себя она уже похоронила отца, а к Мэри пришла специально, чтобы дать понять, что теперь ничто и никто не разлучит её с Франциском. Даже её красивая мачеха. Когда Клодия уходила, глаза её светились откровенным злорадством, а Мэри ещё острее осознала весь ужас своего положения. Ведь и у неё под сердцем тоже был тот, кто мог бы называться дофином!
«Боже, что же они сделают со мной?» – в страхе подумала она. Легла в постель и, задернув полог, расплакалась в подушку. Пусть думают, что она рыдает по утраченной короне! Теперь Мэри опасалась за свою жизнь. Она даже не могла написать брату, чтобы он защитил её! Генрих и Англия далеко... и Брэндон тоже. «Чарльз, спаси меня!» – шептала она, в страхе понимая, что спасти её невозможно. Ребенок Клодии... и её дитя. Нетрудно догадаться, чей окажется предпочтительнее.
Через день после Рождества над Францией пронеслась настоящая буря. Ветер выл и стонал, неся снежную колкую пыль, вырывая с корнем деревья, снося крыши с домов и колокола с колоколен. В Ла Турнеле грохотали ставни, с крыш летела черепица, из всех щелей дуло, холодный ветер гасил пламя факелов и вздымал обивку стен. Чтобы согреться, в каминах сжигали целые леса, но ветер вгонял обратно в камины клубы дыма, и все покои были полны им, словно удушливой темной мглой.
Король Людовик находился при смерти.
В последний день декабря у постели умирающего собрались самые близкие ему люди: его дочь Клодия, герцог и герцогиня де Лонгвиль, граф Тремуйль, Анна де Боже и духовник короля Гийом Парви. Королеву не пригласили, лишь в дальнем углу топтался в качестве её представителя робкий Томас Болейн. Людовик тусклым взглядом глядел из-под опущенных век, дыша со слабыми хрипами. Он был сильно измучен и хотел умереть. Над ним склонился его духовник:
– Молитесь, сир, и повторяйте за мной: Господи, прости мне грехи и не суди меня, твоего верного раба, за те грехи, которые другие совершали от имени моего...
Людовик лишь слабо пошевелил губам, словно попытался приподняться, но голова его бессильно упала на подушки. В покое наступило молчание, прерываемое лишь воем ветра за окном да всхлипываниями женщин.
Глава 8
Январь 1515 г.
Королева проснулась от тишины.
Буря прекратилась, весь мир казался засыпан снегом. Камин остыл, в спальне было нестерпимо холодно, и она еле докричалась, чтобы пришел истопник и развел огонь. Одеваясь, Мэри стучала зубами от холода.
Ей не спешили сообщать о смерти мужа. А так как в последнее время её фактически не допускали к нему, то и сама она не сразу узнала. Но стала догадываться: во дворце было непривычно тихо. Редкие придворные сновали по переходам, похожие на мышей, ищущих щель, куда можно юркнуть. Мэри сотрясала дрожь – то ли от холода, то ли от потаенного страха. Только тишина часовни немного успокоила её. Она на коленях доползла к подножию статуи Святой Девы и, обхватив её, замерла, словно ища у неё защиты. Когда появилась баронесса д’Омон с сообщением, что Людовик Двенадцатый, милостью Божьей король Франции, скончался, Мэри какое-то время смотрела на неё расширившимися серыми глазами, а потом потеряла сознание.