По дороге Камилла повторила приглашение на банкет с коллегами, но Зебра снова отказался. Пусть Камилла едет одна. Он и так считал, что, женившись на питомице и представительнице народного образования, сделал уступку врагу, и теперь не собирается усугублять свою вину, якшаясь с учителями, будь то сотрудники муниципальных школ или частных пансионов. Зебра считал школу целиком ответственной за преступный сговор, направленный на то, чтобы задушить в зародыше всякое воображение сограждан. Твердо верил, что в мире, освобожденном от школ, серый цвет оказался бы под запретом, на банковских билетах красовались бы улыбающиеся лица, а переделанное государство занималось бы главным образом тем, что секло розами школьных педантов. Однако Зебра вовсе не был утопистом. Он понимал – увы! – что еще не одному поколению придется гнуть спины над партами, до того как будет окончательно перестроена система народного образования.

Он бы с удовольствием вырвал своих детей из щупалец спрута, как он называл существующую систему народного образования, но не мог: пришлось уступить Камилле, которая, как он выражался, требовала обязательной светской прочистки мозгов их отпрыскам. Зебра полагал, что ни к чему учить детей читать и писать. Пусть бы Тюльпан научился орудовать долотом и киянкой и вырезал в домашней мастерской курительные трубки из каштана, они не так вредны для бронхов. Что до Наташи, он поощрял ее увлечение – выращивать раков в ручье с чистой водой, протекавшем через их сад. Что касается истории, он сам рассказал бы им, что Цезарь и Антоний вопреки тому, что о них рассказывают, были отъявленными мужеложцами, что подтверждается, кстати, и слишком длинным носом Клеопатры.

Подобные экстравагантные сведения предназначались для того, чтобы заронить сомнение в детские души, впрыснуть вакцину против прогорклых семян, которыми пичкали их школьные учебники. Наташа однажды даже заспорила с учительницей, утверждая, что битва под Ватерлоо закончилась победой французов. «Это доказывается тем, что в Лондоне есть вокзал, который так и называется – вокзал Ватерлоо».

Вот почему Зебра не пожелал чокаться с коллегами Камиллы, пособниками спрута. Она не настаивала. А еще он хотел заставить ее вообще выбросить пригласительный билет. Ему противно было думать о том, как его жена будет вертеться перед другими мужчинами, словно незамужняя. При одной только мысли об этом его колотило словно в лихорадке. Но Камилла держалась стойко. Столкнувшись с таким упрямством, Зебра предложил устроить диетическую пирушку при свечах. Несмотря на свою любовь к легкой кухне, Камилла и этим не соблазнилась. Она высадила мужа у дома Альфонса и принялась пудрить нос.

Альфонс жил, спал и работал со своей женой Мари-Луизой на ферме, вплотную примыкавшей к дому Мироболанов. Муж и жена, оба из крестьян, тем не менее не обладали тупостью, часто обретаемой при работе на земле и со скотом.

На своем огороде Мари-Луиза выращивала всевозможные овощи и не скупилась одаривать ими соседей – раздавала щедрой рукой направо и налево.

Альфонс тихо обожал Зебру. Двадцать веков бессловесного крестьянского житья колом стояли у него в горле. Однажды он попробовал изъясниться в дружбе к нотариусу. Не хватило слов. Он смутно сознавал, что его воскресный лексикон, которым он пользовался, когда требовалось выразить самые сильные чувства, скорей всего, затемнит и смажет его искренность. И он молчал.

Они с Зеброй находили общий язык в гомерических пьянках да в совместных невообразимых проектах. Альфонс вина не жалел. Когда набирался, путешествовал в таких краях, каких не придумал бы сам Христофор Колумб. Он, например, воспевал Азию, представляя ее себе чем-то вроде Нормандии, только напичканной слонами да бамбуковыми зарослями, самолеты у него исчезали без следа в дельте Нила, а пирамиды возвышались где-то в Бермудском треугольнике. Изумленный Зебра присаживался на ступеньку и, заглянув на донышко не одной бутылки, тоже входил в раж: готов был подергать за бородку самого доброго Боженьку, запросто беседовал с ангелами, к святым обращался на «ты», пока не приземлялся на Альфонсовых континентах. Эти два рыцаря бочонка, в будни обычно трезвые, имели свои маленькие слабости. Когда славили Бахуса, клялись, что в один прекрасный день пойдут к Щелкунчику-супругу и маленькими щипчиками отхватят ему кое-что, тем более что мужские принадлежности, если верить слухам, у него как у лилипута и выполнять супружеский долг как следует он все равно не может. Эта мысль казалась им особенно созидательной.

Но в тот вечер они мучались другой проблемой: вынашивали проект деревянного вертолета, на котором можно покинуть деревню и обосноваться в Австралии. Все у них было предусмотрено: Альфонс поменяет своих коров на кенгуру, а Зебра займется охотничьим промыслом. Этот план входил составной частью в бредовый мир, подбиравшийся к ним все ближе. Мир нормальных взрослых людей был для них скучен, и они играли, бережно храня товарищество, восходившее к тем временам, когда вместе ходили в школу, строили шалаши в лесной чаще, нарезали резинки, чтобы стрелять камешками. Они смастерили себе нынешнюю реальность, здорово смахивавшую на детство, и, если бы Гаспар осмелился, он бы сказал Альфонсу: «Вот что значит друзья…»

Их крепкая дружба подкреплялась множеством взаимных услуг. Когда наступала зима, коровы Альфонса получали убежище в конюшнях эпохи Людовика XV под домом Зебры, что со своей стороны возрождало славное прошлое этого строения.

Конюшни в самом деле были построены в первой половине XVIII века и были задуманы как хлев для коров и быков. Максимильен д'Ортолан, первый владелец усадьбы, увлекался разведением скота и претендовал на кое-какие познания в племенном деле. По оставшимся неизвестными причинам он сочетал религиозное ханжество с улучшением породы молочного стада. И велел построить роскошный хлев, освещаемый хрустальными люстрами, чтобы принять нормандских бычков, которых рассчитывал скрестить с заокеанскими священными коровами, вывезенными за немалые деньги из французских заокеанских колоний.

Да и весь дом Мироболанов нес на себе печать своеобразного духа д'Ортолана. Вместо чердака он велел построить нечто вроде оранжереи – в те времена верили, что воздух там меньше пропитан поднимающимися с земли зловониями. На этот сельский чердак, украшенный толстыми витражами, подавалась проточная вода за счет использования одного из механических изобретений Леонардо да Винчи. Если вращать колесо, можно и по сей день было подать туда воду по системе кожаных шлангов. Вместо сточного бака вода забиралась из подпочвенных вод, протекавших под домом. Как и всякий другой на его месте, Ортолан заметил, что теплый воздух каминов имеет прискорбную привычку задерживаться под потолком верхнего этажа; тогда он приказал построить сложную машину собственного изобретения, которая позволяла менять высоту потолка в большой гостиной. Это ужасно скрипевшее устройство вызывало особый восторг Наташи, неравнодушной ко всему, что напоминало ей романы Жюля Верна.