Калигула высокомерно усмехнулся и повёл сверху вниз ладонью, отпуская Лициния. Старик, мелко кланяясь, убрался подальше от императора. Когда он повернулся спиной, Гай скорчил злобную рожу ему вслед.

— Юлий Луп, — негромко обратился он к молодому центуриону. — Ты знаешь этого Лициния? У него есть жена, дочь?

— Да, цезарь, — шёпотом ответил Луп. — Я наслышан о Марке Лицинии. Говорят, он имеет двух взрослых сыновей от первого брака. Второй жене, Марцелле, лет тридцать.

— Она — порядочная? — небрежно полюбопытствовал Гай, приподнимая бровь.

Юлий Луп ухмыльнулся игриво:

— Разве молодая жена может быть верной старому мужу? У Марцеллы каждую неделю новый любовник.

Гай удовлетворённо кивнул. Теперь он знал, как облагодетельствовать Лициния.

— Приведи её этой ночью ко мне, — приказал он Лупу. — Пообещай ей что угодно от моего имени: деньги, драгоценности. Лишь бы она пришла!

Серо-фиолетовые сумерки вползали в просторные залы и пустынные галереи императорского дворца. Со стороны лупанаров долетали непристойные возгласы и пьяные песни. Чернокожий раб-нубиец добавил ароматного масла в светильник, мерцающий в опочивальне цезаря.

Калигула, лениво раскинувшись на ложе, посасывал устрицы. Закрыв глаза, он обдумывал план мести.

— Луп! — капризно закричал император.

В опочивальню неслышно вошёл центурион Юлий Луп. Медные украшения тускло блестели на кожаном панцире преторианца. На шлеме щетинился султан из коротко остриженного, окрашенного в красный цвет конского волоса.

— Славься, цезарь! — произнёс Луп, с достоинством прикладывая руку к груди.

— Она уже пришла? — нетерпеливо перебил преторианца Гай.

— Пришла, цезарь, — ответил Луп.

— И как она тебе кажется? — поинтересовался император, небрежно накидывая на плечи широкую мантию. Тяжёлые пурпурные складки скрыли короткую тунику и худощавые мальчишеские ноги Калигулы. Венок из увядших жёлтых роз покоился на его коротких рыжеватых волосах.

— Марцелла — одна из самых порочных и ненасытных матрон Рима, — ухмыльнулся Луп.

— Пусть заходит, — велел Калигула, нервно кутаясь в несоразмерно широкую мантию, вышитую по краям золотыми нитями. — Подожди! Ты помнишь моё повеление?

Вместо ответа Луп покорно склонил голову.

— Будь недалеко, — распорядился император, загадочно улыбаясь. — Когда я позову тебя, явишься в опочивальню и исполнишь мою волю.

— Воля цезаря — священна, — сдавленно прошептал центурион.

Калигула отвернулся. Он зачарованно смотрел в окно, где на темно-синем вечернем небе сияла полная луна, соперничая бледностью с лицом императора.

За спиной цезаря послышался шум. Калигула резко обернулся. Марцелла стояла у двери, придерживая у шеи ярко-синее покрывало. Тонкие смуглые пальцы патрицианки были украшены перстнями с изумрудами и сапфирами непомерной величины.

Гай медленно подошёл к матроне, пристально всматриваясь в красивое нарумяненное лицо.

— Ты звал меня, цезарь? — проговорила женщина, придавая голосу сладострастную глубину.

Гай, не отвечая, отвёл в стороны её покорные руки. Синее покрывало упало на пол, являя взгляду императора обнажённое тело Марцеллы. Таков был наряд, который развратная матрона избрала для встречи с Калигулой: соблазнительная нагота, тяжёлое сапфировое ожерелье на смуглой груди, золотой пояс, змеёю обвивший пышные бедра, и высокие сандалии из мягкой кошачьей кожи. Довольная произведённым эффектом, Марцелла призывно улыбнулась императору.

— Хороша!.. — прошептал Гай, проведя узкой ладонью по круто выгнутому бедру женщины.

Он забрался на ложе и, алчно поедая крупные темно-лиловые виноградины, приказал Марцелле:

— Танцуй!

Раб-нубиец, почти незаметный в тёмном углу опочивальни, ударил в тамбурин. Марцелла танцевала для императора. Гибкое тело извивалось и покачивалось в такт музыке: сначала медленно и томно, затем быстрее и быстрее. Чёрные глянцевитые кудри выбились из-под золотой диадемы, глаза заблестели полубезумным огнём.

Император смотрел на женщину, не замечая, что лиловая струйка виноградного сока стекает по подбородку. Холодный огонь сладострастия жёг его внутренности.

— Что ты думаешь о смерти? — неожиданно спросил Гай.

Марцелла перестала плясать. С кошачьей грациозностью она подступила к императорскому ложу. Заглядывая в холодные зеленые глаза Калигулы, матрона прошептала:

— Мне нравится смотреть, как умирают рабы!

— Мне тоже, — странно прищурившись, произнёс Гай. — А любовь? — спросил он, лаская женскую грудь. — Что думаешь ты о любви?