Перед входом в ближайший дом мотался на ветру огромный допотопный фонарь, раскачивая уродливые тени. Нас никто не встречал.

–  Мы с Клодом тут вдвоем, - сказал, как бы отвечая мне, доктор Сибелиус.
– А динамо-машина сломалась. Нет электричества.

Мы внесли Клода в дом и снова вынуждены были сдерживать свое удивление. За внешне неказистым фасадом скрывались изысканно обставленные комнаты. Одна была кабинетом с библиотекой, другая - столовой, а третья, возможно, спальней - двери были закрыты.

Я подумал что придется повозиться с Клодом, но неожиданно, еще до того, как мы положили его на диван в библиотеке, он пришел в себя. Вздохнул, по шевелился и огляделся. Потом что-то неясно проговорил. Сибелиус кивнул:

–  Да, Клод, думаю, ты имеешь право. Но сейчас нет.

Это прозвучало как продолжение разговора, в который мне совсем не хотелось вмешиваться. И вообще: во всей обстановке, в лицах обоих наших хозяев или черт знает еще в чем было нечто такое, что мне не ахти как нравилось. Обнаруживаешь человека и пустыне, избавляешь его от смерти, а его дружок воспринимает такое как обыкновенный, вполне заурядный эпизод, будто бы этот Клод тем только и занимался, что сбегал из лагеря.

–  Клод уже несколько раз покидал лагерь, - сказал Сибелиус.
– Пустыня действует на него плохо. Обычно он возвращается.

Какой обостренной чувствительностью обладал этот человек! Он вновь ответил на мои мысли. Но меня не интересовали его объяснения. И на меня пустыня действует не лучше.

–  Можем ли мы рассчитывать на ваше гостеприимство?
– спросил я.
– Завтра утром мы вернемся в Сиди-Фаюм.

–  Конечно. Вон там, в другом домике, найдется комната. Очень жаль, но, кроме консервов, я ничего не могу предложить на ужин.

–  Спасибо. Мы отужинали.

Ганс чуть не убил меня взглядом. Мы были голодны, как пустынные гиены, но мне не хотелось принимать что бы то ни было от этого необычного доктора с иссушенным лицом и бесцветными волосами. А может, барахлили нервы. Чего не сделают с человеком за два года дикие пески!

–  Если хотите, я покажу комнату.

Мы вышли из дома, и вскоре Сибелиус одарил нас довольно приличным жильем - две походные кровати, стол, заботливо заправленные одеяла, правда, все покрывал толстый слой пыли. Доктор похлопал рукой по одеялу и сморщился.

–  Сожалею, но на уборку обычно не хватает времени.
– Он поднял фонарь.
– Спокойной ночи!

Ганс снял свою видавшую виды куртку, сел на кровать и закурил.

–  Не надо было сворачивать, герр доктор!

Отвечать ему не стоило. У него на уме крутилась небось сестра Дороти. Он затянулся и добавил убежденно:

–  Ненормальный. Все они такие.

Речь шла о Сибелиусе, а заодно и обо мне. Ганс обожает размышлять вслух в моем присутствии. В общем-то он дельный парень, но сейчас не до его разглагольствований. Разобрав постель, я улегся не раздеваясь, сунул пистолет под подушку и притворился спящим.

Чудно устроен мир, думалось мне. Даже здесь, в глухой пустыне, где от оазиса к оазису едва теплится жизнь, можно встретить людей, которые годами роются в земле, с упорством маньяков преследуют тени прошлого, бредят эпохальными находками. Неужто эти существа еще не повывелись на грешной нашей планетке?

Удивительно, конечно, но ведь когда-то я и сам числился среди этих сумасбродов: просиживал ночи напролет в клинике, а днем дремал над микроскопом. Даже теперь я не могу простить себе напрасно потерянное время. Время, когда я силился удивить мир и сделать счастливой Веру…

Надо спать, завтра трудный день. И уж вовсе бессмысленно думать о Вере, и без того все передумано. Все проходит, пройдет и это. Но почему, почему так сложилось? Я любил ее, ну а она? Вряд ли. Возможно, я ей просто нравился. Потом она вышла замуж и уехала. Теперь живет в Копенгагене, или в Осло, или бог весть в какой из скандинавских столиц. Зимой, конечно, выезжает на Корсику, летом возвращается в Болгарию на неделю-две на Золотые пески. Я не могу обижаться на нее. Слишком долго ей пришлось ждать, когда я отвезу ее на Корсику.

Пыхтя от досады, я поворачиваюсь на другой бок. После катастрофы с Верой а неделями ходил как помешанный. И сразу же бросил клинику, едва министерство предложило поехать сюда, в пустыню. И правильно сделал. Проживу без доброжелательных улыбок высокочтимых коллег и их грязных пересудов. Иногда я вспоминаю Болгарию, Софию, светлую зелень каштанов, нежные контуры Витоши, но все будто подернуто дымкой, все блекнет, как старая акварель…

Я очнулся со странным ощущением, что в комнате затаился кто-то чужой. Я открыл глаза, прислушался. Гане сопел и вздыхал во сне. Вроде бы никого. Тогда откуда это противное чувство, что за тобою только что пристально наблюдали? Вот так же иногда просыпаешься в детстве, задыхаясь от страха. Но нет, все спокойно, лишь на стенах мерцают острые голубые треугольники лунного света.