Алп-Ильтувар покосился на проповедника, озорно подмигнул Карасю, - и, не удержавшись, фыркнул.

Обиженный странник ушел, бормоча проклятья.

Князь спохватился: нехорошо он себя ведет, не подобающе беку, помрачнел, напустился на бунтовщиков:

–  Наглецы! Тут дело… государственное… а вы из него потеху сотворили. Где это видано: старца святого пороть?!

–  Подале б от этаких потех, - вздохнул Карась.
– Кровавые потехи. Какой же ты князь, ежели свой народ даешь в обиду хитрым чужакам?

–  Даю, - чтобы мой народ меня не обидел. Э! Нашел я, с кем о делах своих толковать. Сидите, помалкивайте. Благодарите меня, что не убил я вас, как хочет того Киракос. Вы мне по душе. Люблю лихих молодцов. Я и сам был смолоду озорной… - И князь, вспомнив, должно быть, какую-то давнюю свою проделку и усмотрев в поступке этих двух русичей нечто сходное, расхохотался.

Карась:

–  Спасибо, родной! Спасибо, милый! Дай тебе новый твой бог стать каганом хазарским.

–  А?
– вздрогнул Алп-Ильтувар, как вор, пойманный на месте преступления.
– Ну, ты. Не твоего ума это дело. Молчи.

–  Верно, не моего!
– с готовностью - Карась.
– Молчу, светлый князь, молчу.

–  Вы опасные люди, - задумался бек.
– Может, И впрямь вас убить?

–  Что ты, что ты, светлый князь!
– завопил Карась.
– Что ты, что ты, наш распрекрасный! Зачем добро губить?

–  А ты что скажешь?
– савур - Руслану.

–  А мне теперь на все наплевать. Хочешь убить - убей. Нашел, чем удивить.

–  Обманулся в ромейской вере?
– усмехнулся князь понимающе.
– На что она тебе? Мне нужна, чтобы править моим народом, моему народу - чтобы мне подчиняться. А тебе, рабу, надо думать, как выжить и, если удастся, домой убежать. Ну, будьте здоровы.

–  А князь-то… свойский, - усмехнулся Карась, когда бек вышел из хижины, где их держали под стражей.

–  Вот завтра наденет тебе на шею рогатку - узнаешь, какой он свойский, - проворчал Руслан.

…Не осенял на сей раз Киракос уходящих крестным знамением. Только один человек и нашелся, чтоб помахать им вослед. И тут - гот Иоанн.

–  Бросар!
– кричал, зло смеясь.
– О, бросар…

–  Чтоб тебе сгинуть, - плевался Руслан.

Больше нигде, никогда он не встречался с ним. Также, как и с добрым Урузмагом. Алан Урузмаг покинул столицу еще зимой, обнявшись с Русланом и Карасем и даже прослезившись на прощание. Это был человек. Он-то и был юному смерду в пути истинным братом. Зато впереди ждали Руслана новые встречи - чаще печальные, чем радостные.

Остались вдали сады, виноградники и огороды, средь которых четко, как серый утес на кудрявом зеленом лугу, возвышался город Самандар. Степь началась.

Степь-то степь, но вовсе не такая, как между Днепром и Доном. Там - травы, тут - буруны, то есть песок, застывший волнами. Песок и песок. На Руси его увидишь только на реке, в мелях да отмелях. Там песок - у воды. А тут ее и в помине нету, - отойдя от Самандара на много дней пути, набрели на одну-единственную речку, и та начала уже пересыхать.

Кончились пески - пошли солончаки.

А справа, на восходе, всю дорогу висит синяя мгла, и над нею - всегда облака исполинские, белые.

Руслан - у стража: - Горы?

–  Море.

На стоянках подъезжали пастухи, обменять шкуры, мясо, войлок на зерно, котлы да бусы. Разглядывали светловолосых, сбившихся в кучу пленных:

–  Готы, аланы?

–  Русы.

–  А-а…

И однажды, когда караван, миновав солончаковые впадины, вышел снова к пескам, пленные услыхали издалека, с гребня высоченного буруна, тоскливый, будто журавлиный, крик: - Русь!

Обернулись: белая женщина бежит с буруна вниз по склону, машет руками. Высокая белая женщина, почти нагая, - только грудь да бедра прикрыты каким-то отрепьем. Бежит, утопая в песке, задыхаясь, и зовет рвущимся голосом:

–  Русь!

Остановились, зашумели.

Из-за буруна выскочил всадник косматый, нагнал, нагнулся, схватил за желтые волосы, кинул ее поперек седла - и ускакал за бурун.

В ушах пленных, под ударами бичей снова тронувшихся в путь, еще долго звучал зов белой женщины:

–  Русь!

И пошли по толпе разговоры!

–  Как она учуяла нас?

–  Родная кровь…

–  От тех пастухов, наверно, прослышала…

–  Ишь, куда бедняжку занесло.

–  Нас, может, и подале занесет.

–  Бедная Русь, - вздохнул Карась.
– Доколе ей одиноко кричать на буграх?

–  Как ей быть, коли хазары весь белый свет заслонили.

–  Ох, этих бы хазар!…

–  Плетью обух не перешибешь.

–  Ничего. Вот Киев окрепнет, возьмет всю Русь под руку свою, - к тому дело шло, когда мы еще были дома, - посчитается он с хазарами.