–  Еврейское. А что, я не могу назвать свою дочь, как хочу?

–  Можешь, можешь, милый! Главное: умеет ли ткать?

–  Не умеет. Где бы это ей научиться? У меня нечего ткать. Ничего не умеет.

–  Я - ох!
– научу…

–  Совесть есть?
– вскричал Шауш.

–  А у тебя? Он нищих плодит, а я виноват.

–  Ну, это от бога,- смутился Шауш.

–  Выходит, твой бог - детородный член? И молись ему. Дал детей, пусть их кормит.

–  Помилуй, бесстыдник!

–  Э! Миловал я одного… Бузгаром звали,- он, скотина, в знак благодарности всю округу против меня взбунтовал. Слава Ахурамазде, говорят, убили его в Кяте. Угомонился, проклятый. Не приведешь к вечеру дочь - берегись. Пошлю своих молодцов, всех детей отниму. А пока, для вящей прыти, получишь сорок плетей. Эй, всыпьте ему! Здесь, - ох!
– на глазах у всех. Может, мне полегчает от воплей его.

Манучехровы головорезы - схватили Шауша, стали раздевать.

–  Стой, Манучехр, - сказал Сахр.
– Не стыдно тебе?

–  Чего?

–  Пороть на глазах у женщин, позорить отца десятерых детей? Пожалей человека.

–  Что вы, как бабы, мусолите: стыд, жалость, совесть? Меня этакой чушью не проймешь. Я толстокожий.

–  Похоже, - вздохнул Сахр.
– В стране зинджей, где живут люди черные…

–  Есть такая?
– удивился Манучехр.

–  …водится, пишут в книгах, некая ядовитая муха…

–  Ух ты!

–  …укус которой смертелен для всех домашних животных…

–  Ох!

–  …кроме ослов.

–  А?
– Манучехр натужился, соображая.
– Что ты хочешь этим сказать?

–  Что хотел, то уже сказал. Сколько должен тебе Шауш?

–  Шесть золотых.

–  Из-за каких-то дохлых шести золотых человека изводишь! А стоимость всего имущества твоего составит, наверно, тысяч шестьдесят?

–  Ты мое достояние не считай. Не шестьдесят тысяч - триста шестьдесят! Если не больше. Но скопил я их - по шесть золотых, ясно тебе? И не быть бы мне Манучехром, не сидеть здесь, в богатом замке, если б я каждому прощал шесть золотых долгу.

–  Хорошо. Где-то у меня завалялись шесть золотых. Сейчас найду… - Сахр порылся в суме с рукописями, достал серый узелок, развязал, высыпал шесть тяжелых монет на круглую ладонь Манучехра.
– Смотри-ка, вот повезло! Как раз шесть золотых. Хватит, надеюсь?

–  Сойдет.
– Круглые глаза Манучехра впервые сузились, сделались, как у тюрка.
– Я их, конечно, возьму. Но дурак Шауш все-таки получит свои сорок горячих! Еще не было человека, который, угодив сюда, ушел бы, не отведав плетей. Такой закон у Манучехра, что поделаешь, дорогой? Даже хорезмшаху перепадало - его нечаянно били ночью на конюшне, приняв за пегую кобылу. Га-га-га! Ох!…

Лекарь Сахр - скучающе:

–  И меня будешь пороть?

–  А почему бы нет? Го-го-го! Ты тоже бунтарь! Вчера был гонец от шаха. Приказано: Сахра схватить, где попадется, и препроводить под стражей в столицу. Так что, умник, твоя жизнь в моих руках… - Желая подчеркнуть свое могущество, Манучехр сделал неосторожное движение ладонью - и в его пояснице белой молнией вспыхнула чудовищная боль.
– Э-э-й-ю-ю!
– завопил он диким голосом. И затем, сквозь жалостные всхлипывания: -А моя… ох!., а моя жизнь - в твоих руках, друг Сахр. Лег, понимаешь, потный, горячий, на сквознячке, получил прострел. Спаси… Клянусь покойной матерью, я тебя не трону. Ох! Избавь от этих страшных мучений. У-у-й-ю-ю…

–  Эй, вы, людоеды, - сказал Сахр княжеским дружинникам.
– Отпустите Шауша домой, грейте песок в сухом котле.

Старший дружинник выжидательно поглядел на господина.

–  Делайте… что велит, - пропищал Манучехр и с умирающим видом сомкнул веки.

–  А как же… сорок плетей?
– уныло вопросил дружинник, сожалея о неудавшейся забаве.

Шауш шепнул ему на ухо.

–  Дай их своему хозяину - сразу вылечишь!
– И убежал.

…Проглотив три обезболивающих опийных шарика, Манучехр повеселел, вновь бодро выкатил глаза. Блаженно поглаживая поясницу, растертую каким-то жгучим пахучим зельем, и поправляя на ней плоский мешочек с раскаленным песком, он сказал снисходительно Сахру:

–  Спасибо, помог. Не забуду. Я не выдам тебя хорезмшаху. Оставайся здесь. Мне, видит бог, тоже нужен свой придворный лекарь. Чем я хуже Аскаджавара? Хе-хе-хе.
– Он взглянул на сонного Аарона.
– И брадобрей домашний не помешает. Ведь ты брадобрей, верно? Я видел тебя у Пинхаса.
– Князь перевел взгляд на Руслана; тот сидел недоступный и сумрачный.
– И телохранитель-чужеземец пригодится, который не знал бы нашего языка и здешних обычаев и потому не мог завести себе друзей в общине. (Руслан: «Ты опоздал, хитрый князь. И язык уже знаю, и обычаи, и друзей тут у меня много».) Оставайся, а?
– В голосе богача послышалось нечто детски-просительное.

–  Великая честь служить столь знатному вельможе, - ответил Сахр осторожно.
– И я - всей бы душою, да жаль - не могу.

–  Это почему же?

–  Хурзад меня ждет.

–  Хур… а!
– Безмятежно круглое лицо Манучехра странно задергалось и вытянулось самым невероятным образом, как отражение на заколыхавшейся поверхности воды.
– Да. Ведь вы с ним приятели, помню. Ждет? Чего ж ты сразу не сказал?

–  Кто и о чем меня спрашивал? Схватили и притащили. Грозились высечь.

–  Оставь.
– Тень огромной заботы легла на искаженное лицо Манучехра. Глаза помутнели.
– Шуток не понимаешь? Ступайте с миром. Возьмите еды на дорогу - изголодались, наверно, в бегах? Я велю вам лодку дать. Эй! Проводите их. Скажите там, на переправе, чтоб этих троих перевезли на левый берег. И пусть кто-нибудь только посмеет их обидеть!
– Он хмуро взглянул на Сахра исподлобья.
– Слушай, друг. Замолвишь… если что… словечко за меня перед Хурзадом?