Левую створку покрывали картины конца времен: здесь изображены были Сокрушенные Врата и человечество, разделенное на две расы - оставшиеся в ловушке подземного мира и запертые в верхних башнях, когда средние уровни Последнего Редута стали обиталищем нечистых созданий, прорвавшихся из тьмы. Здесь была трагедия бегства: миллионы детей и женщин Верхнего народа в попытке спастись на крылатом корабле, подобном кораблю звездных странников. Корабль, утративший подъемную силу, падал среди нетерпеливых толп внелюдей, ухмыляющихся горгулий и Гончих Ночи.

Показано было и время Последней Тысячи, когда каждый живущий знает не одну свою жизнь, но жизни всех, кто был до него, так что в каждом мужчине таится множество, в каждой женщине - все матери до нее.

Было и изображение последнего дитя, рожденного при свете свечей в ледяном гробу его матери: лик Триады. Три тени, воплощение всех мертвых, истаявших в смертной ауре мира, склонялись к младенцу с глазами мудреца, протягивая ему призрачные рукояти своего оружия. И тень, от которой отворачивалось последнее дитя, лишалась надежды на память в ковчеге человечества.

Последняя панель, верхняя в левой створке, изображала Архонта Великой Тьмы, Антисерафима и другие всемогущие силы Великой Ночи восседающими на руинах Последнего Редута, словно на троне. Молчаливые поклонялись им, южный Стерегущий лизал их окровавленные руки. Все знания и достижения человека пылали в огромном костре, вокруг которого кувыркались внелюди, и большие из темных служителей пожирали меньших в победном пиршестве.

Эта картина была плодом воображения, данью традиции. Высшие существа не имеют ни формы, ни вида, которые можно изобразить карандашом или высечь в камне. Тем не менее создательница двери хорошо сумела передать кошмарную сцену, и я понимал, что она выражала.

Последней справа, на самом верху, была картина - противопоставление торжеству тьмы. На ней сиял золотом лучистый шар, воплощающий последний закат древнейших легенд, а на переднем плане, держась за руки, стояли печальные Отец и Мать человечества, и каждый вскинул руку то ли в приветствии, то ли в последнем прощании с веками радости, правившими тогда небесами.

Радостно было мне думать, что даже древний я, создававший эту картину, не считал дни света ребяческим мифом.

Я уперся плечом в резную створку, и дверь открылась.

Разумеется, то была дверь музея. Внутри я нашел пыльные и ржавые остатки стеллажей и экспонатов: почерневшие механизмы, тусклое стекло и пустые книжные полки. Но один из механизмов, имевший форму гроба, еще блестел. И сквозь оконце лился свет.

Этот механизм, давно забытый в Последнем Редуте, задерживал биотическое движение, которое мы называем жизнью, замораживая, а затем бережно отогревая и оживляя каждую клетку тела в отдельности. Такие аппараты использовались в далекие эпохи, когда человек уходил в пространство Вселенной, но те, кто проспал в них слишком долго, выходили измененными. Их тревожили странные сны, навеянные разумом, странствующим в глубочайшей межзвездной бездне, и верность их уже не принадлежала Земле.

В саркофаге лежал Перитой.

Я стер с окошка изморозь, чтобы заглянуть внутрь. Он был страшно искалечен: рубец пересекал пустые глазницы, левая рука отрублена у локтя. Неудивительно, что он даже не пытался вернуться в Последний Редут: слепой калека без ампулы.

Несколько минут поисков - и я нашел в нише "глаз врача". Через мыслепровод, безжалостно выдранный из пишущей машины, я подключил его к саркофагу и наводил "глаз", пока изображение Перитоя не стало отчетливым. Там, на дне его души, сверкая в путанице ассоциаций, снов, страхов и темных мыслей, словно Последний Редут, осажденный страхами и все же бесстрашный, лежало то, что знает и узнает в нас Главное Слово.

Я прошептал Главное Слово. Сияющий, неподвластный времени осколок в его душе дрогнул в радостном узнавании.

Человек. Перитой остался человеком.

Главное Слово затронуло в нем что-то. Нервы и кровь замерзли, но в мозгу сохранилось достаточно жизни, чтобы мысль пробилась сквозь стены саркофага и коснулась моего мозга.

"Ты пришел!"

–  Я пришел.

Не было неожиданностью, что замороженный человек способен все же слышать и посылать мысли. Если бы этот способ сохранения жизни останавливал и сохранял также ее духовную суть, звездные странники древних не кончали бы жизнь в кошмаре, потому что пересекающий пространство остался бы глух к шепоту темных эфирных далей и вернулся бы из пустоты целым и в здравом уме.

"Убей меня, а затем и себя. Мы окружены силами дома Безмолвия".

–  Я пришел спасти тебя, а не убить.

"Я заслуживаю смерти. Я погубил Мирдат".

–  Мирдат? Она жила и умерла за много поколений до нас.

"Элленор. Я подразумевал Элленор. Мою единственную любовь, прекраснейшую деву, какую знала наша пирамида. Она должна была стать моей невестой. И ее дитя убил я. Дитя в ее чреве тянулось и касалось моего разума и говорило мне то, чего я не смел слушать".