И здесь к месту вспомнить о втором, не менее ярком примере воздействия степной культуры на духовную культуру русского земледельческого населения. Это - былины.

Около двух столетий русский былинный эпос приковывает к себе внимание фольклористов, этнографов, историков, поэтов и художников.

В нем видят воспоминания об обрядах инициаций, оставленных в темных далях тысячелетий, и пережитки общинно-родового строя, борьбу патриархата с матриархатом, явственные отзвуки языческих времен и отражение дружинного быта Древней Руси. Но кроме всего этого, в них - дыхание степей, особенно во "владимировом" или "киевском" цикле.

Подвиги былинных героев совершаются не в чащах среднерусских лесов, не в перелесках лесостепи, где оседало русское население и возникали города, а именно в самой степи - просторной, бескрайней, откуда изредка накатывается "вражья сила" и где герой обычно встречается с противником. Как правило, бой завершается победой. Однако далеко не всегда эта победа предполагает гибель одного из борцов или поединщиков. Очень часто сам бой оказывается способом "узнавания" героем в своем противнике отца, брата или сестры (от другой матери), способом обретения жены или заключения побратимства. Это - типично степной сюжет, как и "симбиотические" отношения героя со своим конем, как и все аксессуары степного быта, дожившие в былинах до наших дней на далеком русском Севере, где степей никто никогда не видел.

Оттуда, из степей, пришли в былину и имена противников богатырей и их побратимов, половецких ханов.

Со всем этим мы свыклись, как с чем-то само собой разумеющимся.

В самом деле, как представить русскую народную культуру северных лесов и холодных морей без речитатива были, без сказителей? Но сама былина как жанр, как форма - откуда она? Русский былинный эпос несопоставим с европейским сюжетно и структурно. Нельзя считать его и собственно славянским: ничего, подобного былине, западные славяне (да и южные тоже) никогда не знали. Так получается, что историко-географическая зона возникновения былин оказывается зоной контакта киево-черниговской и владимиро-суздальской Руси со Степью. Больше того, ни один европейский эпос, описывающий деяния героев, не знает такого внимательного и любовного отношения к природе, как русский, - к просторам, ветру, солнцу и небу, к деревьям и травам, птицам и зверям, к быстротекущей воде и к облакам. И в этом русскую былину можно сопоставить только с тюркским эпосом, отразившимся в эпосах казахском и калмыцком.

И разве не дыханием Степи проникнуто "Слово о полку Игореве"?

В отличие от летописи, оно доносит до нас шум схватки, блистание доспехов, ржание коней, многоцветье одежд, цветущую, наполненную жизнью степь, далекие горизонты, заросшие лозняком берега многочисленных речек с пернатыми обитателями… Ветер колышет сочные, поднимающиеся из земли травы, слышится клекот орлов, вороний грай. У кого из поэтов европейского средневековья, живших за каменными стенами маленьких и тесных городов, можно найти что-либо подобное?

Песни-речитативы степных акынов, сопровождавшиеся щипковым струнным аккомпанементом или ударами бубна, похожие на заклинания, околдовывали слушателей, разворачивая перед ними панораму степных просторов, создавая ощущение удивительной слиянности природы и всадника, рождали порыв "удали богатырской". Она-то и питала дух русского народа в последующие исторические времена, поддерживая его в периоды лихолетья. Все это было воспринято и усвоено так, что в исконно русском происхождении былины до последнего времени не возникало сомнений… Но время изменило многое, сейчас связь русских со Степью и половцами ни для кого не является секретом. Сейчас уже понятно, что если оружие можно захватить в бою, ткани и украшения купить, то песенную культуру, имеющую всегда еще и подспудное магическое значение, можно обрести только из уст в уста в результате долгого и плодотворного сотрудничества двух народов.

"Спала князю умъ по хоти…"

Муза истории Клио удивительна в своих пристрастиях. Она охраняет для потомков факты, на первый взгляд малозначительные, и ввергает в реку забвения народы и государства. События весны 1185 года, связанные с поездкой в Степь новгород-северского князя Игоря Святославича, так же мало повлияли на ход мировой истории, как разгром басками арьергарда войска Карла Великого в Ронсевальском ущелье в 778 году. Однако и то, и другое стало важным сюжетом для поэтов и спустя сотни лет дошло до нашего времени.

Поэзия и реальность - вот извечный пример "единства и борьбы противоположностей", приводящий в недоумение историков и литературоведов. В первую очередь, это относится к самому "Слову о полку Игореве" и к его исторической основе. На протяжении последних десятилетий истолкование текста "Слова…", а вместе с тем и событий 1185 года шло исключительно под углом зрения "половецкой опасности" для Руси конца XII века. При этом исследователи закрывали глаза на дружеские связи князей и ханов, забывали межэтнические браки и их последствия, хотя Игорь Святославич был по крови (и, вероятно, по воспитанию и языку) на 3/4 половцем.

Не принималось в расчет и другое: с одной стороны - тесная дружба Игоря и Кончака, которая, как свидетельствует летопись, крепла год от года и завершилась женитьбой Владимира Игоревича на дочери Кончака, а с другой - ожесточенная усобица Игоря с Владимиром Глебовичем, князем переяславльским, возникшая, кстати сказать, в результате именно этой дружбы. И вот - парадоксальная ситуация: одни историки объявляют Игоря воином-героем, выступившем "за землю Русскую", а другие - "предателем русских национальных интересов".