— Да, сэр.

— Тогда за работу.

Снаружи уже бушевал настоящий шторм, поднимая над водой тучу брызг. Шарп и Фредриксон пробежали к одной из башенок, откуда они смотрели за огоньками, выдававшими наблюдателей. У обоих офицеров было полно дел, но они пришли сюда, чтобы обсудить вещи, которые не должен был слышать никто другой.

— Вы бы сказали, — спросил тихонько Шарп, — что у нас тут девятьсот пятьдесят футов стен?

Фредриксон затянулся сигарой.

— Я бы сказал, что немного больше. Тысяча?

— Здесь более пяти футов стены на каждого солдата, — прикинул Шарп, ненавидя арифметику. — Если они придут, Вильям, и атакуют со всех одновременно, то сомнут нас.

— Лягушатники никогда не атакуют одновременно отовсюду, — презрительно сказал Фредриксон. Лягушатники против чертей. Это был солдатский жаргон, обозначающий драку между французами и британцами. Французы всегда называли британцев чертями, и Шарпу, как и большинству в армии Веллингтона, нравилось это прозвище. Это было весьма неосторожно, это говорило об уважении французов к врагу, и не было похоже на презрительное «лягушатник». Он взял у Фредриксона сигару и глубоко затянулся. — Помните "Ворота Бога"?

— Мы там победили, — Фредриксон забрал обратно сигару.

— Да, мы это сделали, — сказал Шарп. — Интересно, что случилось с теми американцами?

— Свалили подальше, если у них остались хоть какие-то мозги. Ублюдки уже, наверное, развлекаются со шлюхами в Париже.

— Если бы мы отыскали завтра судно… — протянул Шарп.

Фредриксон быстро разрушил его надежды.

— В такую погоду? А вы умеете плавать на корабле? Даже если будет полный штиль мы через минуту подмочим задницы.

— Морские пехотинцы могут управлять кораблем.

— Водоплавающие солдаты не плавают, — сказал Фредриксон. — Кроме того, любой корабль, которые мог бы вместить нас всех, уже захватил Бэмпфилд. Он же флотский офицер, помните. У него есть долг патриота — стать богатым.

Шарп пожал плечами.

— Нам надо только удерживать это место, верно? Побьем ублюдков, и затем вырвем кишки Бэмпфилду. — Последние слова он произнес с такой яростью, что даже Фредриксон вздрогнул.

Шарп поднял руку к голове и снял повязку, которая была намотана с тех пор, как они захватили форт. Он швырнул окровавленный бинт в темноту. — За пару су, Вильям, я рискнул бы двинуть на юг. Может, попытаем счастья?

— Это голая земля, — сказал Фредриксон, — негде спрятаться. А раненые будут замедлять движение.

— Значит, мы остаемся, — Шарп снова констатировал факт. — Ты командуешь южной и восточной стеной, и я дам тебе половину морских пехотинцев, пусть пошумят. Он имел ввиду гренадеров, ударные части. — Палмер возьмет роту Минвера, а остальных морских пехотинцев поставим на те стены. Мне нужно шесть твоих лучших людей. Я возьму столько же от каждой роты.

— Ты, Харпер, и все самые сливки? — улыбнулся Фредриксон.

— Ну раз ты так предлагаешь, — Шарп встал. — Постарайся поспать, Вильям. Похоже, завтра будет длинный день.

— И последний мирный.

— Если лягушатники знают про нас, то да. — Шарп хлопнул ладонью по каменной стене. — Дурацкое место, чтобы умереть, да?

— Зато поучим их драться.

— Да, — засмеялся Шарп, но быстро прекратил. — Что означает Тест-де-Бюш, Вильям?

— Не знаю. Но знаю, что означает Тет-де-Бюш.

Для Шарпа прозвучало очень похоже.

— Что?

— Дубоголовый, болван, идиот.

— Черт возьми, — Шарпа это позабавило. Только полный болван, оказавшись в таком положении, мог готовиться сражаться, и не просто сражаться, но и победить. Здесь, на краю Франции, в эти мертвые зимние дни, они должны добыть победу и удержать форт.

Майор Пьер Дюко вел свою лошадь вдоль потрепанной, унылой колонны промокших от дождя новобранцев. Несколько, совсем мало, ветеранов скрепляли шеренги, но у большинства шагающих — молодые, испуганные лица. Неудивительно, что вчера этот молодняк был обескровлен и их мрачный рассказ распространился по всей полубригаде.

— Там их был целый батальон, — нервно докладывал Дюко командир батальона, — да еще и стрелки в придачу.

— Их было меньше двухсот человек, полковник, — жестко сказал Дюко. А вас было шестьсот. — Бог мой, как же Дюко презирал вояк! Все хвастуны и фанфароны, пока противник не выпустит из них дух, а потом ноют, что враг превосходил их числом, или что солнце слепило им глаза, или что порох отсырел. Одному Богу известно, почему политики прибегают к солдатам как к последнему инструменту дипломатии; это то же самое, что поставить судьбу Империи на исход петушиного боя. — А теперь, полковник, вы столкнетесь с этой горсткой солдат. Вы думаете, вас хватит? — Дюко задал вопрос с издевательской внимательностью.