— Беру в штат.

И мы не ошиблись: в положенное время Лотяну выдал блестящую работу, темпераментное и яркое зрелище, подобного которому прежде не было. Не саморекламы ради, а следуя правде, я услышал от него в свой адрес слова благодарности — случай достаточно редкий. Потом еще был “Мой ласковый и нежный зверь”, “Анна Павлова”, за которую вместо благодарности получил от Лотяну злой укор — я осмелился сказать, что лента затянута, а Гале Беляевой, жене режиссера, милой актрисе, но давно уже отошедшей от балетного тренажа, не хватает легкости.

— Все вы, бюрократы, одинаковы.

Впрочем, эта в горячке брошенная фраза не помешала нашим добрым отношениям. Художники — большие и невоспитанные дети.

В травлю туркменского режиссера Ходжакули Нарлиева включилось все руководство республики. Он допустил страшный грех — разошелся с женой и женился на другой. Вообще-то мусульманину не в укор иметь и четырёx жен, но, оказывается, жена жене рознь, как и мусульманин мусульманину. Новая жена Ходжи осмелилась уйти от номенклатурного мужа. В защиту поруганной чести бедняги вступилась вся правящая верхушка. Ходжу решили наказать жесточайше — исключить из членов профсоюза. Следом, видимо, должно было произойти увольнение с работы, как не члена профсоюза. Карательную кампанию возглавил второй секретарь ЦК товарищ Чаплин (извиняюсь, имя-отчество запамятовал, общались сугубо официально). Я позвонил ему и сказал:

— Не смешите народ, про вас пойдут анекдоты по всей стране. И уже в порядке совета — надо ли вам, русскому человеку, лезть в сугубо национальное дело. Вам, вероятно, известно, что правоверный мусульманин может иметь столько жен, сколько захочет… Знаете ли вы, что Нарлиев — один из выдающихся режиссеров с мировым именем?

Увещевание подействовало, Нарлиева оставили в покое, хотя до максимума ужесточили цензурный контроль над его сценариями и фильмами. Судьба — озорница. Через несколько лет я поехал с официальным визитом в Алжир. Советский посол, принимая меня, сердечно приветствовал и благодарил:

— Помощь нашего кинематографа в налаживании контактов с населением неоценима. Особенно с женщинами. Большинство из них неграмотны, им строжайше запрещено появляться в публичных местах, даже в кинотеатрах. Единственное, что позволено — телевизор. Недавно показали туркменскую картину “Невестка”. Она одна сделала для популярности Советского Союза и гуманизации замкнутого мусульманского общества в десятки раз больше, чем все наши пропагандистские акции.

Я не удержался и бестактно спросил:

— А вы не работали вторым секретарем ЦК в Туркмении?

— Работал.

— И, наверное, помните, как я вам звонил, просил не исключать из профсоюза режиссера Нарлиева? Это он поставил “Невестку”.

Посол стал красным и растерянно сказал:

— То-то, узнав, что мне предстоит принять главу делегации Госкино Павлёнка, вспоминал, где мы пересекались… Так это вы тот Павлёнок?

— Ага. А это вы тот Чаплин?

Дипломат не был бы дипломатом, не солгав: он все прекрасно помнил, тем более что фамилии у нас были редкие.

В Киеве велась кампания по искоренению неповторимого в своей талантливости и обаянии актера и режиссера Леонида Быкова. Его вина были в том, что он не скрывал своих симпатий к русской кинематографии и снимал фильмы, нарушая кодекс киностудии имени Довженко: украинское кино должно делаться только украинскими руками. И при этом слава его была превыше славы именитых украинских актеров, а фильмы выбивались из шеренги картин “студии Довженко” — это имя, как ни прискорбно, стало синонимом серости и уныния. А фильм “В бой идут одни старики” стал одним из лучших лирических фильмов о Великой Отечественной войне наряду с “Судьбой человека” Бондарчука и “Торпедоносцами” Арановича. Но “в своем отечестве талантов быть не может”, и Леонид собирался покинуть Киев. “Мосфильм” уже готовил квартиру в Москве, но, увы, смерть подстерегла его за рулем автомобиля — он ехал на интервью с моей дочерью Юлией для “Советского экрана”.

Быкова затирали не только круги официальные, но и творческая среда — кто же простит феноменальный успех коллеге? Это было странно и непонятно. Выступая корпоративно против всякого рода руководства, многие “творцы” в большинстве своем руководствовались принципом: “человек человеку друг, товарищ и волк”. Просто нагадить — и то было в удовольствие. Я не встречал более жестоких и мстительных людей, чем профессиональные гуманисты, будь то литераторы, художники, кинематографисты.

Звонит мне артист Иван Дыховичный:

— Борис Владимирович, говорят, вы против моего сценария.

— Какого сценария?

— Ну, того, что я хочу ставить в объединении “Дебют”.

— И знать не знаю, и ведать не ведаю, что вы собираетесь снимать в “Дебюте”. А сценарий не читал и читать не буду. Мы объединение создали для того, чтобы молодой художник снимал что хочет и как хочет. Решайте все с руководителем объединения. Если место есть, ставьте картину, какую хотите.

Кому понадобилось сталкивать нас лбами? Никаких отношений у меня с Иваном Дыховичным не было, я и в лицо его не знал. И кому хотели нагадить — мне, ему? Скорее всего, мне. Я уже давно отлавливал мелкую, а то и крупную клевету в свой адрес, узнавал, что там-то и там-то я говорил то-то и то-то, а я там-то и не был и то-то не говорил.