В этой метафоре, по–моему, выражено отношение Автора к стратегии Игорева похода, к честолюбивым замыслам северского князя, отправившегося «поискать славу». Путь к киевскому столу для него теперь лежит через Поле. Если комони его пойдут за Сулу, то победа его эхом отзовется в сердцах держателей престола — киевской знати, политическая программа которой Игорю известна. Окончательный разгром половецкой державы может стать решающим аргументом в споре за титул великого князя.

Какая буря, какая необходимость острейшая понесла Игоря в поля широкие? Буря непомерного честолюбия, алчба легкой наживы — добыть славу, потоптав лежачего…

В этих двух «эпиграфах» — авторская расшифровка замысла Игоря, отношение Автора к походу (к тактике и стратегии северского князя), его политические взгляды.

Я пока не говорю о художественном блеске кристаллических фраз этих — любой поэт позавидует такому умению малым выразить многое — я хочу указать на то громадное расстояние, историческое, идеологическое и нравственное, которое пропастью пролегло между современным читателем и этими прозрачнейшими (лексически и грамматически) словосочетаниями, которые в ученом прочтении превратились в «темные» места «Слова».

Одни эти кощунственные, обескураживающие галицы могут достойно представлять подлинную древность памятника, ибо ни один писатель России XVIII века не допустил бы такого высокого моветона по адресу доблестных предков. На частном, древнерусском материале Автор попытался коснуться нравственной проблемы общечеловеческой значимости — «свой неправ».

Практика мировой литературы сохраняет считанные примеры подобного откровения. А возможно оно лишь по отношению к современникам автора. Фальсификатор же, сочиняя лжеисторическую повесть, даже возвышаясь над уровнем науки и литературы XVIII века, не мог бы угадать подлинные намерения Игоря и уподобить его воинов стаям галиц, слетающихся на падаль.

Первое время читателей «Слова» шокировало и то, что воины Всеволода «скачутъ аки серые волци в поле».

Ни в одном памятнике после «Слова» христианин не уподобляется серому. (Этот положительный образ идет со времен дохристианских культов. В тюркской и монгольской фольклорных традициях волк — образ мужества. Сравнению с волком удостаиваются не многие герои. Волк — один из авторитетнейших тотемов степного культа. В некоторых генеалогических легендах тюрки и монголы ведут свое происхождение от волка. Вспомните и древнерусский культ волка).

Характерна реакция «Задонщины».

С соколами сравниваются только русские воины, а татары — это волки, вороны, гуси–лебеди (тоже, кстати, отрицательный образ в былинной традиции).

А рассмотренный отрывок передан в «Задонщине» так:

Ци буря соколи занесет

из земли Залеския

в поле Половецкое:

на Москве кони ржут,

звенит слава по всей земле

русской…

Автором «пересказа» использована форма метафор «Слова», содержание (ни литературное, ни историческое) не было понято.

И в дальнейшем сложная диалектика идейного содержания памятника ординарным прочтением упрощена и сведена к прямолинейному стереотипу — призыв объединиться перед лицом варварской степи. Используя этот вывод как универсальную отмычку, иные толкователи пытаются взломать железные врата, ведущие в мир честного «Слова».

П р и м е ч а н и я

1. Слово о полку Игореве. М. — Л., 1961. Комментарий и перевод Д. С. Лихачева, стр. 197,

2. Слово о полку Игореве. М., 1945. Перевод и комментарий А. Югова, стр. 53.

3. Там же, стр. 59.

4. Слово о полку Игореве. М. — Л., 1961, стр. 197.

5. Слово о полку Игореве. Л., 1967, стр. 478.

6. Слово о полку Игореве. М, 1967, стр. 129.

Была ли Дева?

«Уже бо, братие, невеселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла. Въстала обида въ силахъ Дажь–Божа внука, вступилъ девою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синемъ море у Дона, плещучи убуди жирня времена».

Перевод Мусин–Пушкина:

«Невеселая уже, братцы, пора пришла: пала въ пустыне сила многая, возъстала обида Даждь–Божымъ внукамъ. Она, вступивъ девою на землю Троянову, восплескала крылами лебедиными на Синемъ море у Дону, купаючпсь, разбудила времена тяжкие».