Современный западный человек, впрочем, не удовлетворяется тем, что у себя учреждает такой тип воспитания; он хочет навязать его и другим со всем ансамблем своих умственных и телесных привычек, чтобы сделать единообразным весь мир, который он в то же время делает единообразным вплоть до внешнего вида через распространение продуктов своей промышленности. Парадоксальным, но только на первый взгляд, является то следствие, что мир, насколько он является менее «единым» в реальном смысле слова, настолько становится более единообразен: и это, по сути, совершенно естественно, потому что его влечет, как мы уже говорили, в том направлении, где «разделенность» все более и более усиливается; но мы видим, что здесь появляется «пародийный» характер, который так часто встречается во всем специфически современном. Действительно, во всем противясь истинному единству, это сведение к единообразию, поскольку оно стремится реализовать то, что наиболее от единства удалено, представляет собою как бы некую карикатуру, и происходит это на основании аналогичного отношения, в котором, как мы уже отмечали вначале, само единство отражается обратным образом в «единицах», образующих чистое количество. Именно эта инверсия позволила нам только что сказать об "идеале наизнанку", и действительно, его надо понимать в очень точном смысле; впрочем, это не означает, что мы испытываем потребность, сколь мала она ни была бы, реабилитировать слово «идеал», которое служит всем нашим современникам без различия, в особенности для того, чтобы замаскировать отсутствие всякого истинного принципа, которым злоупотребляют до такой степени, что оно в конце концов полностью лишилось смысла; но мы не можем, по крайней мере, не отметить, что в ходе самого этого отклонения становится заметной некая тенденция к «идее», понятой в более или менее платоновском значении, то есть, в общем, к сущности и к качеству, насколько бы смутно их ни понимали, несмотря на то, что чаще всего, как и в случае, о котором идет речь, его, то есть идеал, на самом деле принимают, обозначая нечто, в точности ему противоположное.

Мы говорили, что существует тенденция сводить к единообразию не только человеческие индивиды, но и вещи; если люди современной эпохи хвалятся тем, что изменяют мир во все большей и большей степени, и если действительно все становится все более и более «искусственным», то они понимают это изменение в первую очередь в том смысле, чтобы всю свою деятельность направить на область настолько строго количественную, насколько это возможно. К тому же, как только возжелали конституировать совершенно количественную науку, так неизбежно практические приложения, извлекаемые из этой науки, также приобрели этот характер; это те приложения, ансамбль которых вообще обозначается именем «промышленность»; можно даже сказать, что современная промышленность во всех отношениях представляет собою триумф количества, и не только потому, что ее технологии требуют знания чисто количественного порядка, или потому, что используемые ею инструменты, то есть собственно машины, созданы таким образом, что качественный подход к ним допускается настолько мало, насколько это возможно, а люди, приводящие их в действие, сами сведены к совершенно механической деятельности, но также и потому, что в самой продукции этой промышленности качество полностью принесено в жертву количеству. Несомненно, было бы нелишним сделать несколько замечаний по этому поводу; но прежде чем приступить к этому, мы поставим еще один вопрос, к которому вернемся впоследствии: что бы ни думали о ценности результатов осуществляемой современным человеком в мире деятельности, факт, что независимо от любой оценки, эта деятельность, по крайней мере в некоторой степени, достигает своей цели; если бы люди иных эпох действовали таким же образом (впрочем, это предположение чисто «теоретическое» и в действительности неправдоподобное, учитывая умственное различие, существующее между теми людьми и современными), то были бы достигаемые ими результаты одинаковыми? Иными словами, чтобы земная среда поддавалась такой деятельности, не должно ли быть так, чтобы она была каким-то образом к этому предрасположена космическими условиями того циклического периода, в котором мы находимся в настоящее время, то есть что по отношению к предшествующим эпохам изменилось в природе этой среды? По ходу нашего рассуждения еще слишком рано уточнять природу этого изменения и характеризовать его иначе, чем некое качественное умаление, дающее преимущество всему тому, что подлежит введению количества; но то, что мы сказали о качественных изменениях времени, по крайней мере уже открывает возможность и позволяет понять, что для реализации искусственных изменений мира должны быть предпосланы естественные изменения, которым те лишь соответствуют и с которыми они некоторым образом согласуются в силу той самой корреляции, которая постоянно существует в ходе циклического времени между космическим и человеческим порядками.

Существующая оппозиция между тем, чем являлись старинные ремесла и тем, что представляет собою современная промышленность, есть, по сути, особый случай и как бы приложение оппозиции двух точек зрения — количественной и качественной — доминирующей соответственно в том и ином случае. Небесполезно прежде всего было бы отметить для ясности, что различие между «искусствами» и «ремеслами» или между «художником» и «ремесленником» ("artiste" и "artisan") является чем-то специфически современным, как если бы оно родилось от вырождения и отклонения, которые во всем заменяют традиционную концепцию на профанную. Artifex для древних — это человек, который занимается искусством или ремеслом безразлично; но, по правде говоря, это и не художник, и не ремесленник в том смысле, который эти слова имеют сегодня (к тому же слово «ремесленник» все более и более стремится к исчезновению в современном языке); это было нечто превосходящее и то и другое, потому что изначально, по крайней мере, деятельность его была связана с принципами гораздо более глубокого характера. Если ремесла также понимались некоторым образом как искусства в собственном смысле слова, не отличающиеся от них существенным образом, то следовательно, и они были по своей природе истинно качественными, ведь никто не откажется признать таковую природу за искусством, по крайней мере, по определению; однако именно по этой причине современные люди при том сниженном понимании, которое они имеют об искусстве, помещают его в нечто подобное замкнутой сфере, не имеющей уже никакого отношения к остальной человеческой деятельности, то есть ко всему тому, что они рассматривают как конституирующую «реальное» в самом грубом смысле, который этот термин для них имеет; они доходят даже до того, что охотно квалифицируют это искусство, совершенно лишенное всякого практического значения, как "бесполезную деятельность" (роскошь, "activite de luxe"), выражение, которое очень хорошо характеризует то, что можно было бы назвать без всякого преувеличения «глупостью» нашей эпохи.

Во всякой традиционной цивилизации, как мы уже часто отмечали, всякая человеческая деятельность, какова бы она ни была, по своей сути рассматривается как исходящая из принципов; то, что верно для наук, так же верно и для искусств и ремесел, к тому же есть тесная связь между теми и другими, так как согласно формуле, принятой в качестве фундаментальной аксиомы строителями средневековья, ars sine scientia nihil (искусство без науки ничто), естественно, под «наукой» здесь надо понимать традиционную науку, а не профанную, применение которой не может дать ничего иного, кроме современной промышленности. Через эту связь с принципами человеческая деятельность, можно сказать, как бы «преображается», и вместо того, чтобы быть сведенной к тому, что она есть в качестве простого внешнего проявления (в чем состоит вообще профанная точка зрения), она интегрирована в традицию и создает для того, кто ее исполняет, средство действенного в ней участия, что позволяет сказать, что она облечена «священным» и «ритуальным» характером в собственном смысле слова. Поэтому можно сказать, что в такой цивилизации "всякое занятие есть священство"; [27] чтобы не придавать этому последнему термину если не совсем неправильное, то несколько не свойственное ему значение, мы бы сказали, скорее, что оно в самом себе обладает свойством, которое может быть сохранено одними лишь священническими функциями, если делают различие между «священным» и «профанным», которого ни в коем случае не существовало вначале.

Чтобы понять этот «священный» характер человеческой деятельности в целом, даже с простой внешней точки зрения или, если угодно более экзотически, рассматривать, к примеру, исламскую или христианскую цивилизацию Средних веков, то легче всего констатировать, что самые обычные действия существования всегда имеют в себе что-то «религиозное». Дело в том, что там религия вовсе не есть нечто узкое и тесно ограниченное, находящееся в стороне, без всякого действенного влияния на все остальное, каковой она является для современных западных людей (для тех, по меньшей мере, которые еще соглашаются принимать религию); напротив, она пронизывает все существование человеческого существа, или лучше сказать, все то, что составляет это существование, и, в особенности, в собственном смысле слова социальная жизнь оказывается как бы соединенной в своей сфере в одно целое настолько, что в этих условиях здесь не может быть ничего «профанного», за исключением тех людей, которые по той или иной причине находятся вне традиции, но их случай тогда представляет собой только простую аномалию. В ином случае, когда название «религия», собственно говоря, больше не может прилагаться к форме рассматриваемой цивилизации, все-таки существует традиционное или «священное» законодательство, которое, обладая различными чертами, в точности выполняет ту же роль; следовательно, эти наблюдения могут применяться ко всякой традиционной цивилизации без исключения. Но есть еще нечто большее: если мы перейдем от экзотеризма к эзотеризму (мы используем здесь эти слова для большего удобства, хотя они не одинаково строго применимы ко всем случаям), то в очень общей форме мы заметим существование посвящения, связанного с ремеслами и берущего их в качестве основания и "опоры"; [28] следовательно, надо, чтобы эти ремесла также были причастны высшему и более глубокому значению, чтобы действительно иметь возможность открыть доступ к сфере посвящения. Это также очевидно из-за их по существу качественного характера, насколько это возможно.

Нам это станет яснее с помощью того понятия, которое в индуистском учении называется swadharma (свадхарма), понятие само по себе совершенно качественное, потому что оно означает исполнение каждым существом деятельности, согласной с его сущностью или его собственной природой, и как раз поэтому в высшей степени соответствующей «порядку» (rita) в том смысле, который мы уже объяснили; и именно этим понятием, или скорее его отсутствием, ясно обнаруживается ошибка современной светской концепции. В ней, действительно, человек может избрать любую профессию, он даже может ее изменить по своему усмотрению, как если бы эта профессия была бы чем-то чисто внешним по отношению к нему без всякой реальной связи с тем, что он на самом деле есть, с тем, что делает его именно им самим, а не кем-либо другим. В традиционной концепции, напротив, каждый должен нормально выполнять функцию, к которой он предназначен по своей собственной природе, с теми определенными способностями, которые по существу в себе заключает, [29] и он не может исполнять другую функцию, не внося серьезного беспорядка, который имел бы последствия для всей социальной организации, часть которой он составляет; более того, если такой беспорядок будет распространяться, то будут последствия и для самой космической среды, потому что все вещи связаны между собой точными соответствиями. Не останавливаясь более на этом последнем пункте, который можно было бы приложить и к условиям современной эпохи, мы сделаем следующий вывод из того, что сказано: в традиционной концепции сущностные качества определяют деятельность существ; в профанной концепции, наоборот, эти качества больше не учитываются, а индивиды рассматриваются как взаимозаменимые и чисто нумерические «единицы». Логически эта концепция может привести только к осуществлению лишь «механической» деятельности, в которой больше нет ничего истинно человеческого, и действительно, именно это мы можем констатировать в наши дни; само собою разумеется, что эти «механические» занятия современных людей, которые образуют всю промышленность в собственном смысле слова и которые суть лишь продукт профанного отклонения, не могут предложить никакой возможности из порядка посвящения и могут быть только лишь препятствием в развитии всякой духовности; по правде говоря, впрочем, они не могут даже считаться подлинными ремеслами, если сохранять за этим словом значение, придаваемое ему традиционным смыслом.

Если ремесло есть нечто присущее самому человеку, как бы проявление и продолжение его собственной природы, то легко понять, что оно может служить основанием для посвящения, и каково бы оно ни было, в большинстве случаев оно даже лучше всего приспособлено для этой цели. Действительно, если посвящение по существу имеет своей целью превзойти возможности человеческого индивида, то так же верно, что оно может в качестве отправной точки брать этого индивида таким, каков он есть, но, разумеется, беря его в некотором роде в его высшем аспекте, то есть опираясь на то, что в нем наиболее качественно в собственном смысле слова; отсюда разнообразие путей посвящения, то есть, в конечном счете, средств, используемых в качестве «опор» в соответствии с различием индивидуальных природ, различием, которое становится впоследствии тем меньше, чем дальше существо продвигается по своему пути и таким образом приближается к цели, которая является одной и той же для всех. Используемые таким образом средства могут быть эффективными, только если они реально соответствуют самой природе существ, к которым они применяются; а поскольку необходимо действовать от более доступного к менее доступному, от внешнего к внутреннему, то нормально брать их в той деятельности, в которой эта природа проявляется вовне. Но само собой разумеется, что эта деятельность может исполнять эту роль лишь постольку, поскольку она действительно выражает внутреннюю природу; следовательно, здесь возникает вопрос о подлинной «квалификации» в посвященческом смысле этого термина; при нормальных условиях эту «квалификацию» должно требовать и при самом исполнении ремесла. Здесь мы одновременно затрагиваем фундаментальное отличие, которое отделяет инициационное обучение и, даже шире, всякое традиционное обучение от обучения профанного: то, что просто «выучено» извне, здесь не имеет никакой ценности, каково бы ни было количество так усвоенных понятий (в этом также проявляется четко количественный характер профанного "знания"); здесь, следовательно, речь идет о том, чтобы «пробудить» скрытые возможности, которые в себе носит человеческое существо (в этом и состоит истинное значение платоновского "воспоминания"). [30]

Из этого последнего положения можно также понять, каким образом посвящение, принимающее ремесло в качестве «опоры», осуществляет в некотором роде обратное отражение на исполнение этого ремесла. Действительно, существо, полностью реализовавшее возможности, для которых его профессиональная активность является только внешним выражением, и владеющее, таким образом, действенным познанием самого принципа этой деятельности, с этого времени будет сознательно выполнять то, что сначала было лишь совершенно «инстинктивным» следствием его природы. Таким образом, если инициационное познание для него родилось из ремесла, то последнее, в свою очередь, становится полем приложения этого познания, от которого оно уже не может быть отделено. И тогда будет полное соответствие между внутренним и внешним, и созданное произведение сможет стать не только лишь в некоторой степени и более или менее поверхностным выражением того, что было задумано и исполнено, а реальным и адекватным выражением его; это то, что составляет «шедевр» в подлинном смысле слова.