Екатеринославская Цитадель. Самое уродливое здание Европы. Зеппи Унал клялся, что саарбрюккенский театр ещё уродливей, но доказательств так и не предъявил.

— Проблема в том, что о пожаре не узнаешь, пока не загоришься. А когда загоришься, будет слишком поздно. Не приведи Юпитер, конечно, чтобы я оказался прав… но завтра ты идешь не снайпером, а в ближний контакт. И если что-то пойдет не так… Ворона нагадит в неположенном месте хотя бы… мы сворачиваем лавочку. Взрывпакеты рвутся — я стреляю — ты вступаешь в бой. Я не стреляю — ты смешиваешься с толпой и уходишь. И ещё есть у меня одно предложение…

Эней недоуменно посмотрел на наставника и командира.

— Ты знаешь, что с Оксаной?

— Нет, — в горле снова зашевелилась проглоченная когда-то давным-давно колючка.

— С ней все в порядке, она замужем и живет здесь, на Северном. Не хочешь поехать и проведать?

Это было что-то неслыханное. Если группу направляли в родной город одного из участников, всякие контакты с родственниками — даже пойти посмотреть издалека — строжайше не рекомендовались. Предполагалось, что родня под наблюдением. Правда, побег Андрея семь лет назад был довольно спонтанным, и ему удалось исчезнуть бесследно. Но чём черт не шутит.

— Не вступать в контакт, конечно, — уточнил Ростбиф. — Но просто убедиться, что все хорошо. Сегодняшний вечер у тебя свободен.

От пассажа вниз вела широкая, как Ниагарский водопад, лестница, делившаяся на три потока — два выносили людей на улицу, третий впадал в метро. Эней и Ростбиф свернули в сквер, к зданию цирка.

«Значит, можем и не вернуться. И очень даже можем».

— Я написал пару-тройку писем, — продолжал Ростбиф. — Если все окончится благополучно — пожалуйста, вычисти свой почтовый ящик, не заглядывая в него, хорошо?

— А если нет? И я буду жив?

— Тогда наоборот. Вскрой ящик и поступай по своему усмотрению. Только не действуй сгоряча. Ты к этому склонен…

Малыш лет пяти радостно раскачивался на качелях. В нижней точке он приседал и выталкивал себя вместе с доской вверх, и на его мордашке ясно читался восторг и благоговейный страх полета.

В скверике гулял пяток мам с детишками разного цвета и калибра, ещё один малыш посапывал себе в синей коляске, давая маме возможность спокойно почитать. А у выхода из скверика на аллею сидел на скамейке коротко стриженый парень в кожаной куртке. Он молча и сосредоточенно наблюдал за гуляющими, то и дело заглядываясь на малыша на качелях и его мать.

Энею было больно смотреть на детей в этом возрасте — ещё беспечных, ещё не знающих, что им уготовано будущее мясного скота, кормовой базы… Что взрослые будут калечить их души, толкая делать карьеру, — а теперь все чаще не желая вырастить «агнца» и потерять его молодым.

…Рослая полноватая молодая женщина смотрела на сына, явно разделяя его восторг. Из-за длинной косы она выглядела младше своих лет, да и одета была в джинсы и джинсовую же куртку. Она стала уже поглядывать на часы и, заметив, наконец, того, кого ждала, сказала сыну:

— Сашенька, папа приехал.

И еле успела придержать качели, потому что малыш, чуть притормозив раскачивающуюся доску, спрыгнул и побежал навстречу молодому человеку в деловом костюме. Тот поймал его и закружил в воздухе.

— Ну что, домой пойдем? — спросил он, ставя сына на землю.

— А как же, — степенно ответил тот.

И они пошли — отец, мать и сын, держась за руки, мимо мам и бабушек, мимо коляски, мимо парня в кожаной куртке.

Проходя мимо, она оглянулась — на кого-то он был похож, этот страйдер с лицом серьезным и почти детским.

А он так и смотрел им вслед, не в силах отвести взгляд. А потом поднялся и медленно, ссутулившись и сунув руки в карманы куртки, двинулся прочь, в противоположном направлении. Он знал, где они жили, он мог бы пойти следом до самого дома, подняться по широкой лестнице на крыльцо и позвонить в дверь… Но он знал, что не сделает этого. И знал, что потом, когда-нибудь он вернется и всё-таки увезет её отсюда, вместе с мужем и сыном, куда-нибудь подальше от варков, от памяти о пустом и страшном доме, от всего… Если только найдется в мире такое место.

Он добрался до «Китайской стены» уже ближе к полуночи — потому что пересек Кайдакский мост пешком, глядя на острова Днепра и дыша рекой. В домах на правом берегу загорались окна, в лесополосе под мостом что-то шумно отмечала припозднившаяся компания. Свет голубоватых редких фонарей едва освещал асфальтовую дорожку. Он не должен был уходить, не должен был ехать на другой конец города и возвращаться пешком так поздно. Не должен был выключать комм и сидеть на скамейке в скверике у станции метро. Не должен был…