Он прошелся обратно и сел на свой пенек.

— Игра — это, конечно, всего лишь игра. Но эта игра имеет цель: заставить вас задуматься о ценности жизни. Чего стоит моя жизнь среди других жизней? За что меня ценят люди? Могу ли я людям давать больше?

— Погодите, — сказал Андрей. — Николай Иванович… А можно вопрос?

— Да, я слушаю.

— У вас самого пайцза есть, — Андрей показал на квадратик серьги в ухе Кобыла: тоненькая пластиночка отполированного орехового дерева с вмонтированным кристаллом-чипом. — И вы думаете, что вы… достойны её иметь, да? Иначе ведь отказались бы.

— Иначе бы отказался, — кивнул Кобыл.

— А у моего отца нет. Значит, он недостоин?

— Не обязательно. Он у тебя, кажется, переводчик?

— Да.

— Статусные чипы раздают, принимая во внимание профессиональные достижения, а не человеческие качества, Андрей. Я не думаю, что твой отец плохой переводчик, но в этой профессии нужно добиться очень многого, чтобы быть замеченным извне… И социальной активности твой отец, наверное, тоже не проявляет?

— Не проявляет, — согласился Андрей.

— Ну вот видишь. Похоже, он просто не стремится заполучить пайцзу. Я не знаю, что должно быть дороже — принципы или счастье семьи, тут каждый выбирает для себя — но отсутствие пайцзы само по себе не говорит о том, достойный человек твой отец или нет.

— Значит, и эта ваша игра ни о чём не говорит. Может, если будет настоящая смерть грозить, я испугаюсь до судорог и всех продам. А кто-то, кто сегодня мне «метку» выдал, меня спасет. А настоящей ценности жизни… этого мы не узнаем с фишками.

— Не узнаем, конечно, — Кобыл нарочито-утомленно вздохнул. — Но задумаемся. Андрей, послушай, неужели тебе неинтересно разобраться в собственных мотивах? Понять, почему ты сделал тот или иной выбор?

— Нет, — мотнул головой Андрей.

— Странно. Ты предпочитаешь действовать как автомат, руководствуясь заложенной в тебя родителями программой — или сам выбирать свой путь?

— Я не следую никакой программе. Я выбрал все сам.

— Это очень просто проверить. Можешь ты хоть раз отступить от своих правил? — Кобыл погремел в кулаке «черными метками» Андрея. — Если не можешь, значит, никакой свободы у тебя нет.

Андрей не знал, что ответить. Он запутался. С Кобылом всегда было так: при помощи каких-то аргументов учитель загонял его в зыбучие пески, где куда ни ступи — трясина неправды, и остается только тупо стоять на одном месте, упрямо повторяя одно и то же. Так было и в прошлый раз: он не мог ответить, почему слабых обязательно надо защищать, просто твердил, что надо — и все. И вот сейчас он снова дурак дураком, и мир вокруг стал каким-то чужим и незнакомым. В знакомом Андрею мире многое было само собой разумеющимся: держи данное слово, не предавай, не подставляй друзей, не беги от драки и не напрашивайся на нее, делай добро всем, кому можешь, поддержи падающего, утешь плачущего, успокой боящегося, развесели унылого… А у Кобыла все делалось туманным и расплывчатым, и на каждый случай существовали какие-то сложные алгоритмы, и по всему выходило, что Андрей дурак — хотя выводы, вроде бы, Кобыл делал те же самые. Или почти те же.

— Может быть. И нет, — сказал он, уже изрядно рассерженный — в таких случаях он говорил короткими фразами. — Ну и черт с ней. Тогда.

— Ну, вот мы и пришли к выводу, что в критических ситуациях принципы могут оказаться важнее свободы, — Кобыл развел руками. — Ладно, все это было хорошо, но урок подошел к концу.

Андрей встал с бревна. Чувствовал он себя как отбивная.

— Максим Максимович? — рукопожатие Жеребцова было в меру крепким, в меру мягким, сухим — профессиональным. — Садитесь, пожалуйста.

Кабинет располагал. Его хозяином был мужчина, поэтому ноги вошедшего не утопали в ковре, кресла и пуфы не угрожали удавить в плюше, и по стенам не вились традесканции — напротив, все было очень аскетично, сдержанно, в серых и белых тонах.

— У меня разуваются, — предупредил Жеребцов. Максим Витер снял обувь, прошел вслед учителю и сел на указанное место — обтянутый черной кожей стул. Жеребцов уселся напротив.

— Вы хотели поговорить об Андрее?

— Да, — Жеребцов вынул из стола планшетку, [4] что-то вызвал на дисплей — видимо, личное дело ученика. — У нас сегодня был урок по практической этике, и я убедился, что нам нужно срочно поговорить.

— «Отрезанные лавиной»? — спросил Максим.

— «Подводная лодка» — педагог улыбнулся. — Названия и декорации меняются, суть остается той же. У них сейчас ещё идут занятия, а вы, как я понял, человек свободной профессии — я и решил вызвать вас днем, не откладывать на вечер.

— Попробую угадать. Андрей стал «чемпионом смерти».

— Бинго! — Жеребцов встал и начал прохаживаться по комнате. — Попробую теперь я угадать: вы в школе тоже были…?

— Бинго, — согласился Максим. Не нравился ему этот разговор. Впрочем, ему вообще не нравились преподаватели этики. В лучшем случае это были продавцы воздуха. В худшем — растлители малолетних. Не в сексуальном плане. Он сейчас пытался определить, к какой из двух категорий относится этот.