Для легатов римского папы дело представлялось очень простым: Собор всего-навсего должен подтвердить то определение веры, которое уже составлено в Риме. Но Халкидонский Собор не стал этого делать, несмотря на высокие достоинства «Томоса» Льва. Многие участники Собора хотели вовсе уклониться от формулирования христологического догмата, потому что гораздо легче было сослаться на Никейский и Константинопольский Символы Веры, сослаться на учение св. Кирилла, апробированное III Вселенским Собором, нежели составлять новое вероопределение. Однако Церковь имела потребность в соборном вероопределении, и император Маркиан продолжал настаивать на том, чтобы Собор его дал. Собор в конце концов подчинился, и так появилось знаменитое Халкидонское вероопределение. Оно говорит о том, что в Господе Иисусе Христе в едином Лице или единой ипостаси, соединяются две природы, — и соединяются неслиянно, непреложно, нераздельно, неразлучно. Перед нами четыре отрицательных определения. Что здесь имеется в виду? Неслиянное соединение природ — это такое соединение, при котором каждая природа — и Божественная, и человеческая — сохраняет свои свойства в полном объеме. Непреложное соединение — это соединение, при котором человечество не прелагается, не превращается в Божество, и, наоборот, Божество не превращается в человечество. Эти два первых определения осуждают монофизитскую ересь, первым и весьма крайним выразителем которой был Евтихий. Вторые два определения — «нераздельно» и «неразлучно» — осуждают несторианскую ересь.

Самой общей задачей, которая стояла перед Халкидонским Собором, было согласование, приведение к единству богословия двух школ — Александрийской и Антиохийской. Между этими двумя школами была разница по существу, которая еще усиливалась терминологическими различиями. Если формулировать эти богословские расхождения в двух словах, то можно сказать, что александрийское богословие и учит о воплощении Бога-Слова, в то время как антиохийское — что Бог-Слово воспринял человека. Александрийское богословие подчеркивает единство Богочеловека, антиохийское богословие имеет тенденцию разделять единого Богочеловека на два лица. Это выражается даже и терминологически. Антиохийские богословы обычно говорили, что во Христе две природы, две ипостаси, два лица. Правда, нужно отметить, что греческое слово «просопон» — лицо (этот термин надо знать обязательно), в то время не имел столь определенного значения, столь определенной связи с понятием личности, какое он получил после. Потому что, вообще говоря, слово «просопон» имеет различные значения: скажем, в античном театре оно обозначало «маску» и смысл его часто сводился к внешности, к обличию. Когда в таком смысле говорится о двух лицах во Христе, это может иметь вполне православное значение, потому что и мы тоже говорим о «зраке» раба, который воспринял Сын Божий. Но здесь все-таки есть явный терминологический дефект, его чувствовал даже сам Несторий, который говорил о том, что наряду с двумя природными лицами («просопа») есть еще общее лицо, «лицо единения» («просопон эносиос») — термин, изобретенный самим Несторием. Александрийское богословие, напротив, учило о единой природе, о единой ипостаси и о едином лице. Такие термины, как «лицо» и «ипостась» широко употреблялись уже в богословии IV в., когда шли тринитарные споры, т. е. споры о Святой Троице. Но для того, чтобы эти термины с тем содержанием, которое за ними закрепилось в ходе тринитарных споров IV века, были перенесены область христологии, потребовались значительные усилия, этого еще не было в годы III Вселенского Собора, не было этого и в терминологии св. Кирилла Александрийского; при всей ясности своего богословского видения, св. Кирилл — великий защитник единства Богочеловека страдал терминологической неточностью. В христологии св. Кирилла понятие «природы» и понятие «ипостаси» весьма близки, хотя еще в IV в. в области триадологии — учения о Святой Троице — они имели разное значение. Отцы IV в. учили о единой природе Бога и о трех ипостасях или лицах.

При всех достоинствах «Томоса» папы Льва, в нем не было прояснения терминов, там употреблялся латинский термин «персона», что соответствует греческому «просопон» — «лицо», но, как я уже вам пытался объяснить, само по себе слово «лицо» не имело четкого значения. Такое значение придали ему отцы Халкидонского Собора, которые в своем вероопределении отождествили «лицо» и «ипостась». Это было вполне в духе отцов IV в., но это было и большим новшеством в области христологии и, конечно, новым шагом вперед в уточнении христологического догмата. В свете Халкидонского вероопределения и некоторые высказывания св. Кирилла получают совсем другое значение. Там, где св. Кирилл говорил о соединении во Христе двух природ по ипостаси, он вряд ли имел в виду такое точное значение, какое эта его формула приобретает после Халкидонского вероопределения, после отождествления ипостаси с лицом.

Халкидонский Собор был весьма представительным Собором, на нем было, по разным данным, около 500 епископов — может быть, даже несколько больше. Многие из них участвовали в Ефесском Соборе 449 г., хотя он был гораздо менее представительным — число его участников едва ли доходило до 150. В ходе Халкидонского Собора те епископы, которые прежде поддерживали Диоскора, перешли на сторону римского папы Льва и императора Маркиана. Хотя император и старался вести себя корректно, но он не отказывался от руководства Собором через своих представителей, и его точка зрения, его намерения вовсе не были секретом — они заранее были известны. И можно сказать, что очень многие епископы перешли на сторону православия, в основном, по побуждению императора.

III Вселенский Собор был среди семи Вселенских Соборов самым антиимператорским. И хотя никто на нем не выступал против императора (да это было и немыслимо), но при всех изъявлениях лояльности, которые делали отцы Собора, он состоялся все-таки против воли императора, и впоследствии пришлось приложить большие усилия для восстановления нарушенного в Ефесе церковного единства. В Халкидоне, конечно, не было ничего подобного, но этот Собор имел другую интересную особенность — ни прежде, ни после Халкидонского Собора, ни один из Вселенских Соборов никогда не шел так далеко в смысле признания притязаний римского папы на первенство в Церкви. Иными словами, Халкидонский Собор из всех семи Соборов был самым проримским, но это вовсе не означало отождествления воли его отцов с директивами римского папы. Я уже говорил, что Халкидонский Собор отказался просто-напросто подписаться под «Томосом» Льва, а напротив, составил свое собственное вероопределение. Еще более это сказалось в канонических трудах Собора; как и предшествующие Вселенские Соборы, Халкидонский Собор выработал несколько церковных правил. Вот знаменитое 28 правило Халкидонского Собора, которое касается Константинопольского архиепископского престола. Собор подтверждает то, что было провозглашено еще II Вселенским Собором, а именно, что Константинопольская кафедра — это вторая во Вселенской Церкви кафедра после Римской. Причем он обосновывает это не происхождением кафедры от кого-либо из апостолов, но ее политическим значением. Поскольку Константинополь, как и Рим, — это столица империи (в ту пору империя разделена на две половины), и в Риме есть свой император, то и архиепископ столицы должен занимать соответствующее место в церковной структуре.

Папа Лев Великий и слышать не хотел об этом правиле. Вообще, он был не очень доволен тем, что Собор состоялся, и только поставленный перед фактом созыва, согласился послать своих представителей в Халкидон. Примерно через два года после Халкидонского Собора св. Лев согласился, наконец, подтвердить его деяния, но заявил, что это относится исключительно к вопросам вероучения. Что же касается канонов Собора, он отказался их принять. Впоследствии, правда, эти Халкидонские каноны были формально подтверждены и в Риме, но практического значения это не имело, ибо церковная жизнь развивалась на Востоке и на Западе по-разному, и фактически каноны Вселенских Соборов имели очень мало значения в жизни Западной Церкви. Запад жил, руководствуясь папскими декреталами, т. е. единоличными или соборными деяниями римских пап — папы не отрицали соборного принципа и время от времени собирали в Риме небольшие поместные соборы. Поэтому Халкидонский Собор нам интересен не только как источник ясно выраженной на все времена православной христологии, но и как место весьма острого столкновения различных представлений о Церкви. Представление западное исходило из идеи римского примата (св. Лев Великий — один из весьма энергичных представителей этой идеи), восточное представление требовало для решения важнейших вопросов созыва Соборов с возможно более полным представительством (хотя все епископы никак не могли присутствовать ни на одном из Вселенских Соборов, — это мы должны твердо знать) и отдавало значительное место в церковной жизни императору. Впрочем, надо сказать, что и сам папа Лев Великий, выразитель идеи римского примата, не был чужд имперской идеи. Он тоже признает за императорами очень большое значение в церковной жизни. В некоторых случаях он говорит чуть ли о непогрешимости императора в вопросах веры, в других он признает за императорами священническое достоинство. Конечно, это еще не утверждение, что императорское звание есть некая ступень священства, вроде пресвитера или епископа, но вместе с тем — признание определенных прерогатив императора в области вероучения и церковной администрации. Так что и в то время, несмотря на все различие между Западом и Востоком, которое уже ощущается, Церковь все же остается единой.

Если позволительно говорить, какой Собор важнее, то в ряду Вселенских Соборов Халкидонский — один из самых значительных. Подобно тому, как I Вселенский Собор (Никейский) определил Тринитарный догмат, Халкидонский Собор определил догмат Христологический. Этот результат остался на все века, но, как это было и в случае с Никейским Собором, усвоение соборного деяния церковным сознанием заняло немалое время, и не обошлось без больших трудностей и даже исторических трагедий, ибо далеко не все приняли вероопределения IV Собора. Прежде всего, Халкидонский Собор не приняли в Египте. Жизнь Египетской Церкви издавна отличалась большой централизацией. Вся Церковь беспрекословно подчинялась патриарху, недаром св. Иоанн Златоуст в момент своего конфликта с александрийской кафедрой называл патриарха Феофила «фараоном». Действительно, в методах церковного управления, которые сложились в Египте независимо от того, какой патриарх находился на кафедре, многое напоминало автократическую монархию. И поэтому в Египте не было особых сомнений: подавляющее число христиан египетских отвергло Халкидонский Собор, осудивший их патриарха Диоскора. Диоскора отправили в ссылку, где через несколько лет он умер, и вместо него император Маркиан Святой назначил православного патриарха. Однако для того, чтобы он смог въехать в Александрию, потребовалось вмешательство армии, и в Александрии шли уличные бои, поскольку население города не хотело впускать православного патриарха. Через несколько лет толпа противников Халкидонского Собора убила этого патриарха, который таким образом попал в Церковный мартиролог как священномученик Протерий, патриарх Александрийский.

Монофизитам (будем так условно называть противников Халкидонского Собора) удалось рукоположить в Египте своего собственного патриарха, и таким образом, было положено начало существованию на египетской земле двух параллельных иерархий. С одной стороны — православная патриархия с очень немногочисленной паствой, с другой стороны — патриархия монофизитская, духовный авторитет которой признавало почти все население Египта. В других областях империи положение было не такое однозначное: сложнее всего дело обстояло в Сирии, там оставались еще остатки несториан, хотя, как я уже говорил, несториане были вытеснены ходом событий за пределы империи в персидскую Сирию. Вместе с тем в Сирии было немало защитников Халкидонского Собора (и это, пожалуй, было лучшим результатом сирийской богословской школы). Теперь там появились и монофизиты. Примерно такое же положение существовало в Палестине, хотя там влияние православия было сильнее, чем в Сирии.