«Так как мне казалось очевидным, что никогда не будет возможным достаточно полно объяснить разум на основании нейрохирургических вмешательств в мозг, а также потому, что мне казалось, что разум развивается и существует вне зависимости от жизни индивидуума, потому что компьютер (которым является мозг) должен быть запрограммирован и управляем извне, я пришел к выводу, что наше существо состоит их двух фундаментальных элементов» [42] .

Подобный двусоставной (материя и дух) взгляд объясняет, почему мы воспринимаем себя как существа, наделенные ответственностью; наш разум, который связан с нашим мозгом, не обязательно должен находиться в полной зависимости от физических и химических процессов. Такое объяснение находит свою опору во взгляде иудео-христианского мира, а также в наших ежедневных опытах и переживаниях.

Бихевиоризм, таким образом, не выдерживает критики в своих попытках построить жизнеспособную теорию. Его собственные предпосылки выступают против возможности иметь объективные моральные стандарты. По сути дела бихевиоризм не предлагает никакой моральной системы, и мы вновь стоим перед вопросом: существует ли последовательная этическая теория, которая, в то же самое время, могла бы соответствовать реалиям человеческой жизни?

В данной главе рассматривается эмоция, как единственный фактор, определяющий этическую систему оценок, а также философское применение такого взгляда.

Современная этическая мысль дает довольно необычный ответ на вопрос: что делает те или иные действия верными или неверными? Каков же этот ответ? Ничего буквально хорошего или плохого не существует; эти термины просто выражают эмоции, и как таковые не могут быть ни верными, ни ложными. Так, во всяком случае, учит школа эмотивистской этики.

Данная теория морали происходит от знаменитого эмпириста Дэвида Юма. Он верил, что знание ограничено по отношению к нашему чувственному восприятию. Если мы не будем учитывать этого, говорит Юм, наши знания останутся неосновательными. Действительно, если знание ограничено в отношении к нашим физическим чувствам, следовательно интеллектуальный разговор о Боге, душе, морали становится невозможным. Подобные дискуссии, говорит Юм, принадлежат реалиям метафизики, реалиям, которые невозможно потрогать, увидеть, услышать, ощутить нашим обонянием. Таким образом, в своих предпосылках Юм исключает всякое знание и рассуждение в таких вопросах.

Но если знание ограничено по отношению к нашим чувствам, что можем мы знать? Юм верил, что все, что мы можем знать — это факты. Я могу сказать только: «ворона черная» или «книга лежит на столе». Знание ограничено подобными наблюдениями. (Позднее Юм сомневался, что даже такое знание является возможным).

Как быть с таким утверждением, как «воровать — плохо»? На первый взгляд это может выглядеть как констатация факта. Может показаться, что это утверждение того же порядка, что и утверждение о том, что эта ворона является черной, или что книга лежит на столе. Но на самом деле все совсем иначе. Плохо — это не констатация факта. Подобные вещи мы не можем рассматривать так же, как цвет тех или иных предметов. Если кто-либо скажет мне, что ворона черна, я могу выглянуть за дверь и удостовериться в этом. Я могу увидеть и кого-то ворующим, но я не могу увидеть морального суждения «плохо». Мы все видели черное, но никто из нас не видел «плохое».

Юм считал, что такое утверждение, как «воровство — это плохо» не может быть эмпирически удостоверено; таким образом, подобные этические суждения — бессмысленны. Когда я говорю так, я всего лишь выражаю свое отношение к этому. Все, что я действительно имею в виду, так это «Мне не нравится воровство». Так же расценивал Юм и проблему убийства [43] .

Юм не сравнивает порок и добродетель со звуком, цветом и температурой. Это, говорит он, всего лишь восприятие, или отражение в нашем сознании. Равным образом, когда мы говорим о добре и зле, это отражает всего лишь субъективное, чувственное восприятие наших переживаний.

Что заставляло Юма низвести мораль до уровня личных субъективных переживаний? Юм верил, что мы не можем глядя на то, что происходит, определить, что должно происходить. Посредством эмпирических наблюдений мы познаем, что убийства имеют место, но мы не можем из этого заключить, что они не должны были бы происходить. Другими словами, мы можем описывать, но не можем предписывать. Мы не можем переходить от факта к моральному суждению. Поэтому утверждение «убийство — это плохо» неправомерно. Все, что мы подразумеваем под таким утверждением, говорит Юм, означает «Мне не нравится убийство».

Британский философ Айер в своей книге «Язык: истина и логика», представляет дальнейшее развитие моральной теории Юма. Он считает, что невозможно вести здравые диспуты о морали. Подобно Юму, он считает, что этические утверждения невозможно анализировать, так как они не находят для себя научных критериев. Это означает, что они не могут являться заключениями, выведенными из наблюдений за миром. Обратите внимание на то, как Айер следует за суждением Юма:

«Таким образом, если я говорю кому нибудь: «Ты поступил неправильно, украв деньги», я не утверждаю ничего большего, как если бы я просто сказал «Ты украл деньги». Дополнив это своим суждением о том, что это действие плохое, я ровным счетом ничего не сказал. Я просто выразил свое моральное неодобрение этому поступку… В каждом случае, когда выносится какое-нибудь этическое суждение, функции, которые берут на себя эти слова заключаются всего лишь в передаче эмоций» [44] .