В Париже ему были предъявлены обвинения в убийстве двух агентов французской контрразведки и ливанца-осведомителя. Прокуратура настаивала только на целиком доказанных эпизодах бурной деятельности Ильича на территории Франции. Обвинялся он по уголовной статье, за преднамеренное убийство — западные спецслужбы давно поняли, что нет ничего хуже для террориста, чем лишиться ореола политического борца, мученика, революционера, страдающего за свои убеждения.

Тем не менее суд над "террористом № 1" отличался от обычного уголовного процесса небывалыми мерами безопасности (на время процесса каждому присяжному было предоставлено по два телохранителя) и небывалым интересом к нему как журналистов, так и публики. Слушанья начались 12 декабря 1997 года. По свидетельствам очевидцев, появившийся в зале суда Карлос выглядел так, словно зашел в кафе выпить аперитив перед обедом. Вел он себя независимо и даже дерзко. На вопрос судьи: "Ваша профессия?" Карлос ответил: "Я — профессиональный революционер старой ленинской школы".

— Назовите ваш адрес? — попросил судья.

— Мой последний адрес? — переспросил Карлос. — Послушайте, весь мир принадлежит мне, я — революционер-интернационалист, а мое последнее место жительства — Хартум, Судан.

Потом подсудимый говорил о том, что стал жертвой международного заговора, целью которого является уничтожение революционера, отдавшего всю свою жизнь благородному делу освобождения Палестины в рамках мировой революции.

— В течение тридцати лет я вел войну с помощью пера, пули, бомб и удавок. И эта борьба не окончена, я должен продолжить ее. Сегодня я веду ее с помощью слов. И будь я рядовым солдатом, я бы сидел и молчал, но я — лидер и должен сражаться до последнего вздоха.

Журналисты, присутствовавшие на процессе, отмечали, что Карлос пытался превратить свое заключительное слово в нечто, напоминающее знаменитую речь Фиделя Кастро на суде по делу нападения на казармы Монкада, которую Фидель закончил словами: "История меня оправдает". Но французский суд был далек от того, чтобы оправдать Карлоса. Шакала приговорили к пожизненному заключению. "Да здравствует революция!" — воскликнул он, услышав приговор. Надо сказать, что к 1997 году подобное заклинание уже потеряло силу и звучало несколько фальшиво. Свой срок Карлос отбывает и поныне.

Что не давало покоя этому щеголю и повесе? Что заставляло его носиться по свету с пистолетом в кармане и стрелять своим жертвам в лицо? Он родился в обеспеченной семье, он заказывал себе шелковые костюмы у лучших портных, он носил плащи с ярлыком "Савиль Роу", итальянские кожаные туфли ручной работы, галстуки от "Нины Ричи", очки от "Кристиан Диор" и жилеты из чистого хлопка от "Маркса и Спенсера" (напомним, что недостреленный Карлосом Сиефф был президентом этой компании). Он любил вино и веселье. Он любил женщин, и женщины любили его. Наконец, он любил и холил себя самого — Ганс Иоахим Кляйн, западногерманский террорист, входивший в группу Карлоса, так вспоминал о нем: "Он очень заботился о своей внешности. Он принимал душ по меньшей мере полтора часа. Потом, как младенец, с ног до головы посыпал себя тальком. Он буквально обливался одеколонами и духами. Когда он выходил из ванной, от него так разило парфюмерией, что мухи дохли… Поскольку его лицо уже было всем известно, ему предложили сделать пластическую операцию в Швейцарии. Однако он не хотел трогать лицо, его волновало лишь то, что у него слишком большая грудь, как у 14-летней девочки, и он хотел знать, нельзя ли ее подвергнуть операции. Когда мы купались, он никогда не снимал футболку".

Будь человек хоть трижды тщеславным (а Карлос был тщеславен: когда в Западной Германии распространили объявление о розыске Шакала, он счел это личным оскорблением — его голова оценивалась в ту же сумму, что и головы остальных боевиков), но если он с таким трепетом относится к собственному телу, то трудно представить себе основание, которое могло бы заставить его постоянно на протяжении многих лет подвергать столь обожаемое тело опасности быть продырявленным горячим свинцом. И уж коль скоро такое основание существует, то, вероятно, для самого Карлоса оно должно находиться за пределами сознания. Наличие такого трансцендентного для субъекта основания и является главным условием того, что у человека появляется судьба, а не просто складывается биография. Возможно, судьба Шакала и впрямь была предопределена. Но чем? Безусловно, притягательная сила марксизма очень велика, но в его ли власти выковать человеку планиду? Достаточно ли здесь одного материализма, который, побеждая, победить никак не может? Честно говоря, когда речь заходит о судьбе, апеллировать традиционно хочется к силам высшего порядка…

А что если виной всему — магия имени? В свое время заумник Алексей Крученых говорил, что имя в чем-то определяет судьбу, так "Хлебников дает хлеб поэзии, Маяковский светит во тьме, как маяк, Бурлюк — бурлит, а я, Крученых, закрутился". Почему бы нет? Что мы, такие маленькие, можем знать об этом? Почему бы Ильичу Рамиресу Санчесу не быть обязанным судьбой именно имени? А то, что двух его братьев подобная доля миновала — ничего не значит. В конце концов, Ильич был первенцем, а стало быть, по праву первородства, ему сполна все это дело и наследовать.

Опасно вызывать голодных духов — им не хватает тел, и уж коль скоро их вызвали, они не упустят случай воплотиться.

Причину актуальности темы противостояния ислама и христианства сегодня, увы, объяснять никому не нужно. По данным книжного рынка, небывалым успехом в последнее время пользуются многочисленные издания Корана и жизнеописания пророка Магомета — схоластический межконфессиональный спор, долгое время бывший уделом специалистов, теперь вырвался из темницы политкорректности и стал предметом едва ли не бытового обсуждения. Самочувствие овечки Долли, веерные отключения электричества и преимущество евро над долларом как излюбленные темы досужих бесед, вроде бы, отступили на второй план перед внезапным открытием: бесправная Гюльчатай сбросила паранджу, но вместо милого личика, миру предстал огненный взгляд фанатика, обвязанного поясом шахида и выносящего приговор беспечному и химерно благополучному христианскому миру.

Конечно, можно говорить о том, что обида мусульманских стран на западную цивилизацию вполне обоснована, можно говорить о противоречиях внутри самого ислама, об эволюции терроризма и о необходимости проявлять взаимную сдержанность, однако все, даже самые здравомыслящие, суждения на эти темы неизбежно оставляют ощущение какой-то недоговоренности. В чем секрет силы ислама? — вот что хотели бы знать люди иных вероисповеданий (равно как и атеисты), покупая Коран и биографию пророка. Вся Европа плюс США сегодня чем-то напоминают Главного Буржуина, выпытывающего у Мальчиша-Кибальчиша Военную Тайну: есть у нас и бочка варенья, есть и корзина печенья, так что же нам никак не победить эту армию?