Теперь я мог опуститься в свой разум с невероятной лёгкостью. Мне не надо было прикладывать ни малейших усилий, и даже не надо было закрывать глаза. Наконец-то я стал понимать, что подразумевал Телхард де Шарден, сказав, что истинной дом человека — его разум. Я мог путешествовать по своему разуму также легко и свободно, как и автомобилист по стране. Я даже мог пройти сквозь детский уровень и погрузиться в "ничто" — только теперь я понял, что это далеко не "ничто". Определённо, там были некоторые признаки пустынного космоса: покой, отсутствие всякого напряжения. Но этот покой был сродни покою на дне Тихого океана, где давление столь велико, что там не может жить ни одно живое создание. "Ничто" было чистой жизненной энергией — хотя здесь слова со своим обычным смыслом совершенно бессмысленны.

Порой я проводил долгие часы в этом океане тьмы, ничего не делая, лишь паря. Это довольно трудно понять, так как мы очень привыкли к движению, а Паразиты запутали наши привычные мыслительные процессы. Но и покой вполне естественен человеку: покой и полная неподвижность. Это известно каждому поэту, ведь именно в состоянии полного покоя он начинает осознавать величие собственных внутренних сил — или "души", как сказал бы Вордсворт. Если вы бросите камень в бушующее море, никого результата не будет, но если вы бросите его в тихий пруд, вы увидите каждый круг ряби и услышите их плеск о берег. Паразиты всегда поддерживали разум человека возмущённом в состоянии, используя негативную энергию Луны, и поэтому человек никогда не мог воспользоваться своей невероятной силой. Даже поэты и так называемые "гении" — и те лишь подозревали о существовании этих сил.

Но настал момент, когда нам надо было принимать решение. Уже десять дней мы удалялись от Земли, и у нас было ещё достаточно топлива, чтобы вернуться к ближайшей орбитальной станции. Но Паразиты явно находились на грани уничтожения. Могли ли мы рискнуть и продвигаться дальше в космос, возможно, оказавшись в будущем в крайне затруднительном положении? Мы перестали пользоваться всем электрическим оборудованием, зная, что энергия нам ещё понадобится. У корабля были огромные фотонные паруса, раскрывшиеся сразу же после того, как мы покинули атмосферу Земли, и солнечный свет частично помогал нам продвигаться вперёд. Большая часть энергии, используемая для двигателей корабля, также получалась от Солнца. Но, очевидно, эти паруса будут бессмысленны при возвращении, да и менять курс космического корабля во много раз сложнее, чем, скажем, яхты. Мы действительно использовали очень мало энергии при удалении от Земли — как будто свободно катились по космосу, единственное, что нам препятствовало — гравитационные поля далёких планет и метеоритов, налетавших на нас с частотой два-три за час.

И мы решили рискнуть. Каким-то образом пессимизм в отношении перспективы нашего возвращения на Землю стал просто невозможен. И мы упорно продолжали двигаться дальше, не обращая внимания на проблемы, ожидая, когда Паразиты полностью потеряют свою хватку.

Это случилось на четырнадцатый день, и никто из нас не мог предвидеть, как это произойдёт. В течение всего утра я чувствовал всё возрастающий страх и ненависть Паразитов. С тех пор, как мы стали удаляться от Луны, мой разум ещё никогда не был столь затуманен и не испытывал таких возмущений. Я сидел с Райхом возле заднего иллюминатора, он задумчиво смотрел на Землю. Внезапно его лицо исказилось ужасом, и я почувствовал исходящую от него панику. Я посмотрел в иллюминатор, думая, что он увидел там нечто, что напугало его. Когда я снова повернулся к Райху, его лицо было пепельно-серым, и сам он выглядел как очень больной человек. Затем он вздрогнул, на миг закрыл глаза — и начал меняться прямо на глазах. Он взорвался смехом, но это уже был здоровый смех неимоверного облегчения. И в этот момент, в самых глубинах своего существа, я почувствовал ужаснейшую рвущую боль, словно какое-то создание пыталось прогрызть выход из меня. Это походило на физическую и ментальную агонию, и я был просто уверен, что мне не жить. Вдруг я услышал Райха, кричащего мне прямо в ухо: "Всё в порядке! Мы их победили! Они уходят!" Но мне стало ещё хуже. Что-то бесконечно злое и отвратительное во мне пробивало себе выход наружу. В миг я понял, что ошибался, думая о Паразитах как о раздельных существах. Они были одним, они были "Оно", чем-то, что я могу только сравнить с гигантским студенистым спрутом, чьи щупальца отделены от тела и могут самостоятельно передвигаться [126] . Это было невыразимо отвратительно, словно вдруг, почувствовав боль, обнаруживаешь в себе огромного плотоядного слизняка, прогрызшего себе путь в твоем теле. И теперь это бесконечно мерзкое существо выбиралось из своего логова, и я чувствовал его ненависть ко мне, ненависть настолько сильную и маниакальную, что для выражения этого чувства практически требовалось новое слово.

Затем — бесконечное, неописуемое облегчение от осознания, что "Оно" ушло. Моя реакция не была подобна реакции Райха. Счастье и благодарность, поднявшиеся во мне, были столь сильны, что я чувствовал, что моё сердце вот-вот разорвётся, слёзы застлали мои глаза, и солнечный свет сразу же стал невыносимо ослепительным, напомнив мне плавание под водой в детстве. Постепенно реакция отступила, я чувствовал себя подобно пациенту, только что видевшему, как врачи удаляют из него тошнотворную раковую опухоль.

Остальные завтракали в соседнем зале. Мы помчались туда и рассказали им о произошедшем. Все сразу же пришли в неимоверное волнение и принялись забрасывать нас вопросами. Пока ещё никто не начал чувствовать первых приступов боли. Я предположил, что именно наше положение — то, что мы смотрели назад, на Землю — послужило причиной того, что мы испытали это первые. Мы посоветовали остальным пойти в другой зал, предупредив их, чего можно ожидать. Затем мы с Райхом прошли в другой конец корабля, погружённый в полную темноту, и совершили своё первое путешествие в новую, освобождённую страну разума.

Я вполне осознаю, что всё сказанное мною с этого момента может показаться ложью. Поэтому я должен сделать усилие, чтобы меня поняли, нежели попытаться заставить повседневный язык проделать работу, для которой он никогда не предназначался.

Свобода — самое главное переживание, которое может испытать человек. В обычной жизни мы чувствуем её лишь на мгновение, когда какое-нибудь чрезвычайное происшествие заставляет собрать всю нашу силу, и мы выходим из этой ситуации победителями. И после этого наш разум просто воспаряет, не привязанный больше к непосредственному настоящему.

Величайшая проблема человечества состоит в том, что все мы привязаны к настоящему. А всё потому, что по сути мы являемся машинами, и наша свобода бесконечно мала. Наше тело — сложное устройство, как автомобиль. Или, возможно, лучше будет сравнить с "механизированными" искусственными членами, которые люди носят взамен потерянных рук или ног. Эти протезы со своими почти сверхнадёжными источниками питания также чувствительны, как и настоящие руки и ноги, и мне говорили, что человек, носящий их на протяжении многих лет, может совсем забыть, что они ненастоящие. Но если источник питания всё-таки выйдет из строя, он сразу же осознает, что этот протез — лишь машина, и что его собственная воля играет очень маленькую роль в его движениях.