Он встал, Сергей заметил, наконец, меня и наклонил вопросительно голову.

Николай Васильевич сделал рукой непонятный для меня знак, который видимо что-то объяснил, потому что Сергей сразу отвернулся и занялся учениками, а из его глаз исчезло недоумение.

Тренерская комната находилась сразу за раздевалкой. Она была большой и пустой, на стенах висели деревянные мечи и другие принадлежности для обучения, в углу стоял письменный стол, заваленный бумагами, перед ним два потертых кресла, а на пол была брошена циновка. Старик опустился на нее, закрыл глаза и замер в позе лотоса.

— Чего стоишь? — спросил он, когда я недоуменно посмотрел на него. — Ты хотел поговорить, а я согласился тебя послушать.

Слушать мне нравится в такой позе, в ней ничто не остается без внимания, даже твое энергетическое состояние, а ты уж сам выбирай себе место и позу, в которой будешь говорить.

Я сел в кресло, оно было продавленным, жестким, и очень неудобным — что ж придется терпеть…

Еще одна иллюстрация к вопросу о том, что выбираем в жизни…

Неудобно, плохо, но буду страдать. А мог бы, прежде чем принять решения, сначала взвесить все и обдумать. Не зря же мне предложили выбирать? Значит, имелся какой-то подвох…

— Дело в том, что для меня настали сложные времена… — начал я и замолчал. Говорить почему-то стало трудно. Может быть потому, что Николай Васильевич на меня не смотрел, или потому, что мне неожиданно захотелось встать и уйти?

Или может оттого, что болью сжалось сердце? Мне не хотелось думать, анализировать и вспоминать…

Что-то происходило рядом, это касалось меня, и было смертельно опасно.

Зато лицо тренера стало неожиданно спокойным, умиротворенным и бесстрастным.

— Я продолжаю слушать тебя, — произнес он чуть слышно. — У тебя напряженный голос, тебе действительно очень трудно сейчас. Ты боишься за свою жизнь…

Я чувствую стеснение в твоей груди, а также дрожание рук слишком велико, вероятно, это от плохих снов…

Но, вероятно, все-таки не страх смерти, а то, что я пока не понимаю. Продолжай, раз начал…

Да…старик был в своем амплуа, он действительно слышал и понимал все. Можно было рассказывать…

Я вздохнул:

— Все началось с того, что убили ангела.

Сначала надругались, а потом взрезали ему живот и уехали, оставив умирать. Девушка проползла почти сто метров. Я не знаю, куда она ползла. Может быть, искала людей, которые могли бы ей помочь, но никого не было рядом. Она умерла, одна, глубокой ночью, в кустах шиповника, а нашли ее только через неделю. Тело было обезображено гниением. О чем она думала перед смертью, никому неизвестно. Когда я узнал о ее смерти, то мир потемнел для меня, словно солнце ушло навсегда…

Видимо, очень хотела жить, прокомментировал тренер. — Вероятно, считала, что многое не успела. Ее смерть не была запланированной, она не готовилась к ней, поэтому чувствовала незавершенность жизни. Смерть пришла к ней внезапно — это плохо…

— Она действительно мечтала о многом, ждала этого и готовилась к будущей жизни, а не к мучительной смерти. Думаю, она какое-то время даже не понимала, что умирает. Ей было больно, плохо, но еще верила в то, что ей удастся спастись, принять смерть было для нее слишком обидным…

Николай Васильевич поднял вверх руку, потом резко опустил:

— Слова сказаны, возможно, они в чем-то верны, но это всего лишь слова…

Я перевел дыхание:

— Мне было трудно, эта девушка была тем, что придавало смысл моей жизни. А после ее смерти даже солнце почернело от горя, и стало тусклым. Я плакал, а потом решил отомстить…

— Ты находился в гневе? — спросил Николай Васильевич. — Кипел от злости? Ненависть к тем, кто это сделал, туманила твой рассудок, и поэтому ты не понимал своего решения?

Странные он всегда задавал вопросы, возможно, был в них свой смысл, только никто его не понимал.

— Я был расстроен и печален, и на самом деле не знал, кому и за что мстить. Моя душа плакала горькими слезами, я ненавидел себя за то, что не сумел ее защитить, и от этого мне хотелось умереть самому. Да, мой рассудок был затуманен…

— Ты решил сделать харакири на пороге дома своего обидчика, чтобы опозорить его перед друзьями и врагами? — удивленно приподнял брови Николай Васильевич, по-прежнему не открывая глаз. — Для того чтобы мстить — нужно жить. Смерть, как месть, уместна только в этом случае.

Я не смог сдержать горькой усмешки:

— Учитель, такая месть не практикуется с тех пор, как исчезли самураи. В сегодняшнее время — это кроме смеха ничего не вызовет, воины потеряли честь…

— Не воины, а те, кто себя ими считает, — поправил меня старик. — Понятие чести меняются вместе с миром. На смену одному поколению приходит другое, и оно несет в себе иной взгляд. Я показал тебе абсурдность твоих слов и только. Чтобы нести другим смерть, нужно очень любить свою жизнь…

— Да, тренер, но мне по-прежнему хочется умереть, возможно, потому что враги умирают, а боль не уходит.