Мать, оказывается, тоже озверела и держит несчастных дочек в черном теле, не давая ничего приобретать в лавке, а там так много всякого завлекательного, ну просто хоть плачь!

И, наконец, как выясняется, сам Мишка тоже озверел. Накрошил, со своими разбойниками кучу народа, сам покалечился, да в придачу еще и тетке Варваре, зачем-то стрелу в задницу засадил. Она-то ему чем помешала?

Мишка от услышанного чуть не поперхнулся, но с ответом нашелся:

— Кто помешала — тетка или задница?

Машка фыркнула, а Анька, посидев секунду с открытым ртом, «жестоко отмстила» за насмешку:

— Тут девки приходили о здоровье твоем справиться, так мы родство подсчитали, и получается, что на них тебе жениться можно — если и родня, то очень, очень дальняя.

— Какие такие девки?

«Мало мне нареченной невесты Катерины Федоровны, так еще и эти. С ума сойти можно!»

— А ты не бойся, Мишаня, — «успокоила» Анька. — Листвяна им сказала, что тебя так поуродовали, что ты теперь страшнее Бурея будешь. Им, чего-то, сразу твое здоровье неинтересно сделалось.

Судя по тому, как испуганно зыркнула на сестру Машка, с внешностью у Мишки, действительно намечались серьезные проблемы. Фраза: «Шрамы мужчину украшают» — утешением была слабым, тем более, что шрамы от ожогов не красили еще никого, особенно, если они на лице.

А четырнадцатилетний организм лупил гормонами по мозгам только так, даже физические нагрузки воинского обучения не очень-то помогали. В принципе, уболтать какую-нибудь разбитную деваху для Мишки трудности не представляло, статьи «Совращение несовершеннолетних» в «Русской правде» не существовало, над девственностью особо не тряслись, а в купальские праздники и вообще случались настоящие оргии, но что-то Мишку в данном вопросе пока тормозило. То ли излишне взрослый взгляд на созревших, по ЗДЕШНИМ понятиям девиц, представлявшихся ему еще детьми, то ли неуместность, в его четырнадцатилетнем теле, «подъезда с нескромными предложениями» к зрелым женщинам, казавшимся, на взгляд пятидесятилетнего сознания, более привлекательными партнершами, то ли (чем черт не шутит?) засевший с молодости в мозгах «Моральный кодекс строителя Коммунизма», то ли… Юлька.

Так или иначе, но с этим надо было что-то делать — долго балансировать между требованиями инстинктов и доводами разума было чревато крупными неприятностями. Внутренний собеседник и без того начинал вести себя как-то уж очень самостоятельно, фамильное лисовиновское бешенство постоянно таилось где-то рядом, как тать за углом, и если еще, при всем при этом, накроет волной подростковой гиперсексуальности…

«Да, сэр, банальнейшая, позволю себе заметить, для любого мужчины ситуация. Сожаления об упущенных возможностях в положении, когда таковые возможности отсутствуют. Судя по всему, отвечать Вам взаимностью теперь будет только Рыжуха, а стоит еще потянуть какое-то время, и башню сорвет — к гадалке не ходи. И так уже: раненый, не раненый, а сны такие сняться, что Эммануэль застеснялась бы.

Не так-то это, выходит, просто — жить в молодом теле. Обычным стариком или обычным пацаном быть гораздо проще. Пацаном… Ох! Мать честная! А дед-то какую мину под Воинскую школу подложил! Пятнадцать девок под бок моим „кадетам“. Ну, жди беды!»

— Придется тебе, братец, — злорадно продолжала, между тем, Анька — как дядьке Лавру на выселки таскаться.

— Да что ж ты несешь-то? — Не выдержала, наконец, Машка. — Балаболка!

— А что такого? — Не смутилась Анька. — Все знают: тетка Татьяна опять беременная, а Лавр себе бабу на выселках завел.

— Да заткнись же ты!

— Сама заткнись, дура!

Продолжение диалога сестер вполне можно было бы описать цитатой из фильма «Брильянтовая рука»: «Далее следует непереводимая игра слов с использованием местных идиоматических выражений», но Мишка слушать не стал.

«Так вот почему Татьяна не вышла встречать Никифора, а Лавр был мрачнее тучи, и вечером надрался до изумления. Я-то думал: чего это дед его кувшином по лбу? А оказывается… Вот и снимай с такого „отворот от жены“, творческая личность, туды его поперек. Ах, ах, ах, сэр Майкл, сами-то Вы в ТОЙ жизни что, святым Амвросием были?

В мужиках на генетическом уровне заложена обязанность нашустрить около возможно большего количества самок, и удержать его от выполнения требований природы могут только исключительно возвышенные соображения, если он здоров, конечно. С чего бы это, сэр, Вы великим моралистом заделались? Попадаться на „левых заходах“, разумеется, не следует. И для здоровья вредно, и для внутриполитической обстановки в семье, но обет целибата никто же не давал, не монахи все-таки…»

За размышлениями, Мишка прослушал стук дедовой деревяшки за дверью и потому даже вздрогнул от грозного рыка Погорынского воеводы:

— Цыц! Раскудахтались, курицы. Зачем здесь?

— Миньку кормим. — Отрапортовала Анька.

— Это она кормит. — Дед ткнул указательным пальцем в сторону Машки. — А ты чего тут? Пошла вон!

Анька испарилась, как и не было, а дед перевел грозный взгляд на внука.

— И долго еще тебя с ложечки кормить будут? Самому ложку до рта донести неподъемно, или с одним глазом в миску не прицелиться?

— Так лекарка велела. — Вступилась за брата Машка. — И чтобы только жидким, ему жевать еще больно, вот мы и кашку размазней приготовили.