— Ребята, отпустите, ведь это я и есть тот самый Кузыев!

И зря сказал. Эти славные парни взбеленились еще больше.

— Ты смотри, этот пьянчуга еще выдает себя за товарища Кузыева! Да это же настоящий мошенник!

И тут я шлепнулся в воду, хлебнул несколько глотков, схватился за ветки ивы, стал взбираться на берег.

— Ну, детка, изменил свое мнение о работа ОБХСС? — пропел длинный.

— Нисколечко, — простучал я зубами. И опять полетел в воду. Только хотел вылезать, длинный снова вопросил:

— Теперь-то, надеюсь, изменил?

— Нисколечко. Остаюсь при своем мнении, — ответил я и поплыл к другому берегу…

День возвращения Салимджана-ака из Ташкента стал настоящим праздником. Потомки Нигмата-ака устроили хорошенький кавардак при дележе подарков, слегка даже повздорили, затем наконец угомонились. Мы остались с полковником вдвоем на кровати посреди цветника.

— Ну, Хашимджан, как идут дела? — поинтересовался мой начальник, обмахивая лицо веткой мяты.

— Ничего. Как вы сами съездили?

— О нашем начинании уже известно всей республике.

— Серьезно?

— Каромат Хашимова сделала доклад на час, а аплодировали ей двадцать минут.

— Здорово!

— Министр лично поздравил нас, обещал всячески помогать.

— Это хорошо!

— Да, сынок. Еще он просил не оставлять дела на полдороге. По их замыслу, наш район должен стать образцово-показательным.

— Салимджан-ака! Я тоже хочу сообщить вам одну приятную новость.

Салимджан-ака так увлекся, что не слышал меня, продолжал говорить о своем:

— Это великое дело, сын мой Хашимджан: доверить борьбу с преступностью самому народу, а нам возглавить ее.

— Я нашел, где скрывается Адыл Аббасов.

— А?! — мой наставник так подскочил, что чуть не перевернул кровать. — Что ты сказал?

Я поведал полковнику все, что выяснил в последние дни, правда, скрыл, насколько помогла мне волшебная шапочка.

— Выходит, побег организовал Шакир — «консультант?» — с ненавистью и презрением произнес Салимджан-ака, высоко приподняв брови, точно перед ним сидел не я, а Адыл-негодяй.

— Да.

— Шарифу тоже пытался убить Аббасов?

— Точно так.

— И теперь подбирается ко мне?

— Да. А сейчас пытается выправить себе чистый паспорт.

— Пусть. Мы возьмем и того негодяя, который продаст ему паспорт. Дай, Хашимджан, поцелую тебя в лоб, сын мой!

Затем полковник начал действовать, как по тревоге. Он побежал к телефону, не нацепляя даже шлепанцев. Позвонил генералу, тому самому, которого я некогда брил, потом в областной центр, Али Усманову на квартиру. Через полчаса вышел обратно, сел на кровать, залпом осушил пиалу с остывшим чаем.

— Они одобряют твой план, Хашимджан. Аббасовым мы должны воспользоваться как приманкой. Ты никому не говорил, что напал на след?

— Нет, конечно.

— Правильно. Начальство предлагает хранить все в строгой тайне. Об-бо, Хашимджан, сын мой, целую гору с плеч снял. Помощь нужна?

— Нет, не беспокойтесь. Пока сам справляюсь.

Опустив в карман пистолет, я направился на новую «квартиру» Аббасова, в склеп святого Шейха Адыла. По пути решил проведать Могильщика Суфи. Время было как раз после вечерней молитвы. Могильщик возился во дворе мечети: готовил ужин на керосинке. Вскоре, поглядев на часы, он заспешил в магазин за водкой.

Не доходя до склепа, Могильщик припал ухом к земле, долго прислушивался, вглядываясь во тьму. Утовлетворенный, подошел к двери, выдернул предусмотрительно прихваченными клещами гвозди.

— Благодетель мой, вы не спите?

Склеп безмолвствовал. Могильщик достал спичку, зажег свечу. Из гроба, стоявшего посреди усыпальницы, приподнялась фигура, завернутая в белый саван.

— Сколько времени?

— Почти два, — ответил Могильщик. Труп сбросил с себя саван и превратился в Адыла Аббасова.

— Дай умыться, — приказал он.

Суфи начал лить воду ему на руки, которые сильно дрожали. Я глядел на Аббасова и не узнавал его: он страшно похудел, посерел и стал похож на рисунок табличек, какие приколачивают к столбам высокого напряжения и трансформаторным будкам: «Осторожно! Смертельно!» Ко всему, он зарос шерстью, точно полоумные дервиши, еще иногда слоняющиеся по базарам с протяжным криком: «Дийдиё!» Глаза провалились, рот и нос увеличились; словом, Адыл-хитрец стал еще больше похож на дива.