— Деда Савчука покликать надо…

Но дед шел уже сюда сам, морщинистый, крепкий, прямой.

Никто, собственно, не мог сказать: зачем нужно было позвать деда. Мало вероятно, чтобы дед Савчук мог опознать погибшего, в полках Фрунзе было более 20 тысяч человек. Но так или иначе, все чувствовали, что дед Савчук сейчас должен быть здесь, что это очень важно.

И вот дед, сняв шапку, стоял над телом бойца. Прохор Иванов лежал на песке, лицом кверху. Голова его покоилась среди пахучих стеблей душана, синих шариков «миколайчиков» и еще каких-то незатейливых лиловых цветочков. Нетронутым осталось его могучее тело, пробитое вражеским осколком прямо против сердца.

Дед Савчук, обычно такой словоохотливый на воспоминания о всем, что касалось тех дней, сейчас молчал.

Молчали и все окружающие.

Вскоре подошли Алмазов, Любушко, Кристев и Костров, как люди науки чрезвычайно заинтересованные необыкновенной находкой.

Дед Савчук пошел к ним навстречу и отвел Алмазова в сторону.

— Савва Никитич, у меня до вас просьба! Крепко, крепко вас попрошу: оживите того бойца…

Алмазов, потрясенный этой просьбой, глядел в глава старика, в уголках которых поблескивала влага.

— Вы ведь все можете… — умоляюще повторил дед Савчук.

Такая вера в могущество науки, создавшей «Рубиновую звезду» и вернувшей Кристева из небытия, звучала в голосе деда, что никому в голову не пришло улыбнуться наивности его слов.

— Это невозможно! — очень серьезно ответил Алмазов.

— Ни як?

— Нет.

Старик печально поник головой. Алмазов понял, что творилось в его душе.

— Послушайте меня, Иван Иванович! Если я говорю вам «нет», не чувствуйте себя обманутым, — сказал он. — Недалек час, когда для передовой науки не будет ничего невозможного. Уже сейчас она может творить чудеса. Она уже поднимает сады в бесплодных от века пустынях. А завтра она заставит служить делу жизни и эти мертвые воды, — Алмазов обвел рукой Сиваш. — Взнуздав энергию солнца, мы используем ее для блага народа. Наша наука скоро сделает возможными пересадки сердца и, нужно надеяться, научится восстанавливать ткани мозга. Я не хочу сказать, что человек тогда будет жить вечно. Нет, жизнь и смерть есть закон природы. Но наука поможет людям жить сто двадцать — сто пятьдесят лет, сохраняя до конца дней способность к творческому труду, запас сил и бодрости.

…Пусть не поколеблется ваша вера в науку, Иван Иванович. Верьте в нее. Эта наука, действительно, постигла секрет человеческого счастья. Она победит внезапную, насильственную смерть, подобную той, которая настигла этого бойца, и заставит далеко отступить ту, что подкрадывается постепенно. Она победит все болезни…

— Кроме одной — той, которой болен капитализм, — сказал Любушко. — Эта — неизлечима. Да и не медикам врачевать ее.

— Целиком разделяю твое мнение, — ответил Алмазов. — Но будем говорить о жизни. Что может быть почетнее и радостнее борьбы за жизнь человека? Как светло итти путем, который проложили Мечников, Павлов, Мичурин — гении мировой науки и великие жизнелюбы! А — впереди?! Мы овладеваем тайной белка и в скором будущем сможем сами создавать новые живые формы. Осуществить переход от неживого вещества к живому, от химии к биологии — какая ослепительная, сверкающая цель! Какой это будет переворот в науке!

— Я понимаю вас, дорогой друг, — горячо подхватил Кристев. — Создать ткань — трепетную, полную движения, заронить в нее искру прометеева огня и сознавать, что ты ее творец, — нет и не может быть на свете радости выше этой!..

— Да! — продолжал Алмазов. — Тогда откроются необозримые возможности для обновления тканей и органов человека, и задача долголетия будет решена окончательно. Это будет, Иван Иванович! Если нам с вами не придется воспользоваться плодами этой величайшей победы науки, то этого добьется наша смена. Правда, Олег Константинович? — и Алмазов дружески положил руку на плечо Кострова.

Принесли носилки и, опустив на них тело Прохора Иванова, унесли в сельсовет. Люди стали медленно сходиться.

— Пойдемте и мы, — позвал Любушко.

Они повернулись и пошли к станции.

— Я хочу досказать свою мысль, с которой начал, помните, в тот вечер, — молвил Любушко, беря деда под руку. — Все, что делается у нас, — все, все! — делается для того, чтобы человек жил не только счастливо — мы уже живем так! — но и неслыханно долго. Для врагов мира и человечества каждый минувший час, каждый сделанный шаг — шаг к неизбежной гибели. Для нас это — еще шаг к коммунизму, когда будут созданы все условия для долголетия. Мы все участвуем в борьбе за это. И новая эра вернет каждому из нас, за каждый год, вложенный в строительство коммунизма, лишние три-пять лет жизни.

А Прохор Иванов и его соратники вечно будут живы в памяти народной. Ибо дело, за которое они отдали самое дорогое, что имели, несказанно прекрасно и не подвластно смерти!..

Беседуя, они вошли в ворота сада и направились к лужайке, где освещенный закатными лучами солнца, придавшими мрамору, теплые, телесные краски, казалось, в глубоком раздумье сидел, как живой, Мичурин с яблоком в руке.