Шрифт:
Что по сравнению с «могами», увы, «неможество».
Хроники Кака-Юги
Виктор Пелевин. ДПП(нн) («Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда»). М.: ЭКСМО, 2003
Имманентная критика — вот как это называется. Основана она на известном требовании «судить художника по тем законам, которые он установил для себя сам». Не то чтобы это всегда работало (художники — хреновые законодатели), но в некоторых случаях это возможно и даже удобно: «метод письма» извлекается из самого разбираемого сочинения. Отчасти поэтому авторы, пишущие про Достоевского, всё время сбиваются на слезливый монолог с заключительной истерикой в конце, а исследователи Толстого склонны к демонстративному отстранению от предмета в сочетании с удручающим многословием. С новым сочинением Пелевина всё решилось влёгкую: вполне подходящая к случаю метода имманентной критики была изложена в означенном сочинении на странице 93: там герои разбираются с проблемами, прибегая к китайскому гаданию.
Самым сложным оказалось достать «И Цзин». «Достать» — в смысле из шкафа: «Чжоуские Перемены» у меня стоят на верхней полке, насмерть зажатые меж томом Сюнь-Цзы и малотиражным научным сборником из серии «Петербургское востоковедение». Пришлось воспользоваться табуреткой.
Ещё были нужны три монеты. Поскребясь по карманам, я нашёл рубль, наш россиянский, — с орёликом, тщетно пытающимся сцапать правой лапой какую-то невнятно прочеканенную фигулину. Потом я разжился монетками помельче — пятачком и копеюшечкой с маленьким всадником, пронзающим кащеевой иглой миниатюрного змеика. Для пущего эстетства желателен был бы гривенник, чтобы отношения между числами были пропорциональны, но увы — гривенника в доме не нашлось. Не нашлось и подходящей вазочки, в которую полагается положить монетки перед тем, как их трясти. Я воспользовался ладонями — некоторые вещи, если припрёт, можно делать и по-простому. Потом я встал перед диваном в почтительной позе и обратился к Книге Перемен с вопросом: «Что можно сказать о новой книге Пелевина?» После чего бросил монеты первый раз.
Оракул, иногда капризничающий, на сей раз отвечал охотно: денежки ни разу не рассыпались, ни одна не закатилась в какую-нибудь щель, а ложились ровненько, покорно подставляя никелированные аверсы и реверсы внимательному взгляду. После шести бросков составилась убедительно выглядящая гексаграмма. Через несколько минут я отыскал её номер в «Книге», прочёл комментарий и удовлетворённо хмыкнул. Мнение оракула полностью совпадало с моим собственным и к тому же проясняло кое-какие важные детали — что, как вы понимаете, придаёт пророчеству особенную убедительность.
Если уж честно, случись иначе, я попробовал бы что-нибудь другое, но оракул то ли был в хорошем настроении, то ли был заинтересован в небольшой дополнительной рекламе в окололитературной среде. Что ж, охотно подтверждаю: И Цзин™ рулит.
Итак, что мы имеем.
Тридцать вторая гексаграмма Чжоуской Книги Перемен.
Хэн. Постоянство.
Нижняя триграмма — Сюнь. Ветер. Утончение, проникновение.
Верхняя триграмма — Чжэнь. Гром. Возбуждение, подвижность.
Свершение.
Благоприятна стойкость.
Хулы не будет.
Благоприятно иметь, куда выступить.
В начале — слабая черта.
Углублённое постоянство.
Стойкость — к несчастью.
Ничего благоприятного.
Новый роман Пелевина ждали, как ждут лета в Норильске: долго, нудно, с вечным опасением — а вдруг опять окажется сырым и холодным? Увы, ожидания оправдались: так оно и вышло. Тощенькая книжка под неудобоваримым названием «ДДТ(tm)» (или как её там? [66] ) оказалась именно что как неудачное лето. Вроде бы и солнышко слегка проглядывает, и травка, поднатужившись, зеленеет. Но всё портят дожди, слякоть, утренние заморозки и прочие климатические перверсии.
66
Да, мне уже сказали, что это плоская шутка. В оправдание могу только признаться, что никак не мог запомнить дурацкое название этого сочинения. И не я один: кажется, все мои знакомые в разговорах об этой книге морщили лбы: «ну, как его… ДПН… НДП… и что-то такое в конце». Поскольку Пелевин всё-таки умеет расставлять слова в предложениях правильным способом, я не могу расценить такую бяку-закаляку на обложке иначе как сознательное издевательство над читателем. И отвечаю ему тем же.
«ДСП(ов)» собрана из романа «Числа», нескольких кое-как привинченных к роману рассказов (в качестве винтиков — сквозные персонажи, да и те упоминаемые в основном всуе; приём, не приличествующий мэтру), двух рассказов непривинченных (с восточным колоритом, про отрубленную голову Юкио Мишимы и про китайцев), одного стихотворения (в стиле нео-КСП: на слух что-то вроде Тимура Шаова) и слова YES на обложке, составленного из символов йены, евро и доллара. Всё это хочется назвать нехорошим словом «креатив».
Поскольку книжку все читали [67] и про числа 34 и 43 уже знают, ограничимся подбоем краёв.
Роман собран из деталей, оставшихся после Generation «П» — который, как ни крути, обозначил эпоху. Обозначить эпоху Пелевин попытался и в «Числах»: там действуют чеченцы, менты, Березовский, литературные критики, пиарщики-креативщики, телекуклы, резиновые члены, политики, китайские агенты влияния, ослиные уши, деньги, иностранные интеллектуалки, высокопоставленные мужеложцы, Путин (в виде портрета), прочие. Отображены также сложные отношения автора с издательством «Вагриус», от которого он ушёл, и с критиком Немзером, который о нём о(б)тзывался.
67
Рецензия писалась в то горячее время, когда и в самом деле «все читали». «Все» в данном контексте — это московские офисные работники. Мне можно простить это выражение только потому, что текст предназначался журналу, изготовляемого специально для офисного планктона и ещё для тех, кто мечтает им стать.
Некоторые реалии времени — например, конец эпохи бандитского крышевания и захват рынка силовых услуг ментовской и феесбешной крышей — переданы хорошо и со знанием деталей. Некоторые другие — например, кризис отечественного рынка эзотерических знаний, с переходом части наиболее успешных гуру к обслуживанию околополитических кругов — даны хуже, чувствуется оторванность от почвы и работа по слухам. Много гэгов и прихихика в стиле «П», хотя чувствуется лежалость и секондхэндность. В целом — читать можно, но шум времени слышен глухо, а композиция провалена напрочь.