Нет, честно! Начиная с великого Шерлока Холмса и кончая новыми, технически оснащёнными детективами, все они обладали множеством деловых качеств. Им в работе противостояли простаки и Ватсоны или же ретивые карьеристы, но все они не тянули рядом с главным героем. Одни не понимали ничего и ахали, а у других появлялись неправильные версии. Главный же герой зорко смотрел и мучительно думал. Иногда он обладал железной волей, иногда нет. Иногда это был человек яркий, иногда бесцветный — это не имело значения. Но он обладал деловыми качествами.

У Громобоева деловых качеств не было. Поэтому за него работали другие. Поэтому, в сущности, Громобоев был эксплуататором. И славы своей он достиг, будучи эксплуататором.

Но так как для истины безразлично, каким способом её открывают, то в результате дело оказывалось выясненным, несмотря на дурацкий метод, и Громобоеву поручали новое дело.

Он приезжал на новое место, кушал, спал, вовлекался в посторонние дела и так долго бездействовал, что заинтересованные лица начинали в отчаянии расследовать дело сами и доводить его почти до конца, а в конце приходил Громобоев и снимал пенки.

Поэтому он был эксплуататором, и слава его была награбленным добром.

Но если возмущённым жителям удавалось устроить так, что его отзывали за очевидную бессодержательность, то дело сразу останавливалось и результатов не было. Оно ещё некоторое время катилось по инерции, подталкиваемое горячими руками деловых людей, потом останавливалось и дымило почему-то, хотя все боялись признаться себе, что оно останавливалось из-за отсутствия Громобоева.

Поэтому следующие два-три раза ему не мешали довести своё дело до конца глупым образом и получали запоминающиеся результаты. Но потом снова вмешивались сообразительные люди, и дело глохло.

И ещё была замечена одна странность. Когда Громобоев приезжал в какую-нибудь местность, там возникала ветреная погода.

А потом вечер наступил, и Минога сказала:

— Иди, Аичка…

Минога сказала:

— Иди, Аичка, в кафе.

— Зачем?

— Сейчас иди. Мне одной побыть надо, а тебе — вдвоём.

— С кем?

— Он в кафе сидит.

— Кто?

— На месте узнаешь.

— А почему ты думаешь, что он на месте сидит в кафе?

— А где ему сейчас быть?.. Ветер такой, и рабочий день весь вышел… Где ещё ему быть?.. Оденься только на выход.

— А зачем мне это всё?

— Мне надо.

А тем временем директор один сидел в кабинете и из окна смотрел на город, которого он не знал.

Вы угадали. Он решил пойти в кафе.

Внизу прошёл трудолюбивый Громобоев, и где-то ветер загремел сорванным с крыши железом. И опять никто не обратил внимания на это совпадение.

Когда директор пришёл в кафе, там уже сидела Аичка, которую теперь знали как учительницу. И потому по местной скромности она сидела за столиком одна. А как только директор её увидел, ему захотелось убежать. Но он этого сделать не смог.

Он сел за соседний столик, увидел под столом её коленки, и поднял на неё глаза, и заметил, что она поглядела ему в глаза и отвернулась.

И директор пересел к ней, потому что ему было тридцать два года. Этим поступком он вызвал общее возмущение, потому что из посетителей кафе его никто ещё не знал в лицо.

А через полтора часа уже происходил нижеследующий разговор, но это уже после того, как директор вернулся от радиолы-автомата, куда он кинул пятак, чтобы слушать долгоиграющую музыку.

За эти часа полтора они выпили шампанского и уже созрели для вмешательства судьбы.

— А ты вообще кто? — решила всё же спросить Аичка.

— Передовик производства, — сказал директор. — Беженец я. Из старой жизни. В новую. А ты?

— И я, — сказала Аичка.

И это была главная правда, которую они сказали во время этого разговора.

Давайте договоримся — подробности будем описывать, когда они помогают, а не мешают. Пейзажи, портреты, и кто с каким выражением лица что сказал, и какая погода. Что надо, то и расскажем, а что не рассказано, того и не надо. Бывают такие разговоры, что не до погоды.

— Что это играют? — спросила Аичка.

— «Мэкки Найф»… Элла Фицджералд, — сказал директор. — Негритянка огромная, толстая, великолепная… В ней жизни на десятерых.

— Да знаю я… Как ты считаешь, ты меня уже любишь? — спросила Аичка.

— Наверное, да.

— Другие мне говорили — да.

— Они торопились.

— А ты?

— Я врать боюсь, — сказал директор. — Сегодня скажу «да», а завтра будет стыдно.

— Тебе не будет стыдно.

— Почему?

— Я завтра буду такая, как сегодня.