— В чем же? — спросил Зигвард, морщась, как от боли в носоглотке при сильном гриппе.

— В том, например, что я предатель. Правда, я стал таковым после того, как меня предали, то есть в отместку. Но дела это не меняет.

— Может, и я — предатель? — спросил Зигвард.

Хок удивленно посмотрел на него.

— Конечно, — сказал он. — А вы так не думаете?

— Хок, по-моему, разум помутился именно у вас! Вы что же, забыли? Я бежал из Астафии только после того, как вы сами пришли меня убивать!

— И что же?

— Это не предательство! Это — средство самозащиты!

Хок хмыкнул.

— Много лет назад, — сказал он, — Фалкон решил сделать повсеместным принцип задней линии, изобретенный некогда славским конунгом. Вы, наверное, знаете.

— Да.

— Были возражения, но Фалкон убедил всех простой логикой — бегущий от врага нарушает приказ командира и поэтому подлежит уничтожению. Те, кто не бежал, знали, что умрут, однако шли на это, и совесть их была чиста. Я нарушил приказ командира — явиться в Астафию открыто и умереть. У охраны нет задней линии, поэтому я выжил. Фалкон здорово меня обидел, но он не перестал быть из-за этого моим начальником.

— Ваш начальник — я, — сказал Зигвард.

— Нет. У предателей нет начальства. Вы — мой работодатель, и я вам подчиняюсь, пока вы мне платите. Рекомендую вам быть щедрым, ибо наемники работают на того, кто им больше платит.

— Учту, — сказал Зигвард мрачно.

— Жду ваших распоряжений относительно Комода.

— А если бы я приказал вам Комода тайно вывезти за город и убить?

— Я бы его вывез и убил бы, но, взяв деньги, ушел бы от вас. У предателей тоже есть совесть. Не много, но есть.

Зигвард вздохнул.

— Нет ли у вас на примете пустующего особняка с садом и высоким забором? — спросил он.

— Есть.

— Возьмите несколько слуг, дворецкого, повара, и человек десять охраны. Отвезите Комода в особняк. Охрана останется с ним. Из особняка его пока не выпускать.

— Домашний арест, — сказал Хок.

— Вроде бы.

— Надолго?

— Какое вам дело?

— Просто любопытно.

— До тех пор, пока…

Он хотел сказать «пока вся Ниверия не будет наша», но во-время одумался. Хватить панибратствовать. Ишь, распустили языки! Философствуют! При Фалконе, небось, не философствовали.

— … пока вся Ниверия не будет моя, — заключил он.

— Ладно, — сказал Хок.

— Простите, как вы сказали?

— Я сказал — ладно.

— Это плохо, Хок. Это никуда не годится.

Они встретились взглядами.

— Я не Фалкон, — сказал Зигвард.

— Да, я заметил.

— Вы меня устраиваете, Хок, а когда я не буду больше нуждаться в вас, я не стану ломать вам суставы на колесе, не буду травить вас ядом, но отправлю в отставку и назначу вам очень хорошую пенсию. Вы перестанете быть охранником, но станете богатым землевладельцем. Но сердить меня я вам, Хок, не рекомендую. Вы — специалист по сиюминутности, а у меня очень большие планы. Нравоучений от вас я не потерплю. Я вас не звал, вы сами ко мне пришли. Идите.

— Хорошо, — сказал Хок.

— Плохо, — откликнулся Зигвард. — Опять плохо. Не так вам следует отвечать.

— Да, господин мой, — ответил Хок.

— Вот так-то оно лучше.

Многие глашатаи остались в Астафии и без всяких угрызений совести стали служить Зигварду, как раньше служили Фалкону. Городу было объявлено, что Великий Князь Зигвард обратится к народу в полдень с балкона дворца.

Щедрые дотации развеяли сомнения торговцев и владельцев таверн. Двери таверн распахнулись и вино полилось рекой. Кружка вина шла за четверть обычной цены. Окрестным фермерам объявили, что освобождают их на целый год от налогов. Кузнецы и столяры получили большие заказы и авансы. Примитивно, грубо и открыто, как и подобает большому политику, Зигвард склонил мнение народное на свою сторону.

В полдень к площади перед дворцом было не подобраться. Бранту пришлось воспользоваться крышей одного из стоящих на площади домов — он залез на нее со стороны переулка и сел на кромку, свесив ноги и оглядывая толпу внизу. В какой-то момент ему показалось, что он увидел в толпе Нико. Удивительное дело, подумал Брант, этот кретин всегда оказывается в нужном месте в нужное время — и никак это свое умение не использует. А по крышам ползаю я.

Он оглянулся и обнаружил, что часть черепичного покрытия потревожена его переходом. Брант вздохнул и пошел обратно — прилаживать черепицу. Дураки, подумал он. Уж чего проще — кровлю сделать правильно, и то не умеют. Держится все на соплях. Жесть всех испортила — жестью как ни крой, все равно будет сносно выглядеть. Распустились, обленились. Да и угол наклона у крыши дурной — слишком маленький, дождевая вода застревает в неровностях, крыша портится. А дом, меж тем, на главной площади города стоит. А щелей да уступов по стенам столько, что странно, как он до сих пор не рухнул. Оно, конечно, по добротной стене я бы на крышу так скоро не влез бы. Но все-таки — непорядок. Строить надо так, господа мои, чтобы у правнуков рука не поднялась снести. Вот как надо строить. И не прикрывать жестью да штукатуркой недостатки планировки. Бездельники, дармоеды.

Меж тем с балкона дворца уже произносились фразы. Знакомый голос у самозванца, однако. Брант перебрался обратно к краю крыши. А, нет, это не самозванец, это Бук.

— …действительно мой отец. И поэтому…

Интересно, подумал Брант, признать своим отцом чужого человека — дороже или дешевле, чем отказаться от собственного отца?

На балконе стояли несколько человек, все, кроме Бука, незнакомые. Кронинцы, стало быть. Ну а где же виновник всего этого? Разыгрывают, как театральный номер — с уходами и появлениями. Если бы я этот дворец проэктировал, я бы к этому балкону какой-нибудь занавес придумал раздвижной, чтобы уж действительно все по правилам. И перед каждым выходом барабанная дробь для пущего эффекту.